Ludmila Shtern
Людмила Штерн
ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЮДМИЛЕ ШТЕРН (30 апреля 1935–11 июня 2023)
Вы можете или кликнуть на имя или (если это не работает) крутить вниз. Чтобы вернуться наверх, кликните вертикальную стрелку в самом низу экрана.
II. БОСТОН (И ДРУГИЕ ГОРОДА)
Авторы эссе на этой странице:
1. В. Штромас
3. М. Симановская
4. Г. Скотт
5. М. Сонкина
6. Д. Немировская
7. Е. Петрушанская
8. Ю. Иосилевская
9. А. Шлянкевич
10. Т. Успенская
11. Г. Чаусовская
12. И. Толстой
13. К. Хинчук
14. Т. Дудочкина
15. Р. Козакова
16. А. Окунь
17. Д. Мазуркевич
18. И. Муравьева
19. В. Макарихин
20. Б. Зверев (стихи 2001 года)
21. Ф. Жуковская
22. С. Штутина
= = = = =
1. Виолета Штромас: жена Алика Штромаса, троюродного брата Людочки, пережившего немецкую оккупацию и эмигрировавшего в Англию к своей сестре Маре Каган. Он был профессором политологии сначала в Англии, а потом в США. Виолета – певица, сейчас живёт в Каунасе.
ЛЮДОЧКА – вот она: мы встретились впервые в Бостоне на моем концерте в литовском клубе, в конце 70-ых, где-то в районе южного Бостона. Алик ей позвонил и сказал о моем выступлении. Потом он сам мне сообщил, что вы придёте. Ушам своим не верила. Но Люда с Витей таки да пришли и зашли ко мне в закулисье после первой части концерта.
Людочка, вся нарядная, сияющая, в черном брючном костюме, на шпильках – потом мы просто общались и разговаривали, как будто знали друг друга всю жизнь. Было у нее такое замечательное свойство, вызывать доверие к себе и желание поделиться. Ой, как было хорошо и тепло...
Затем помню шикарные приемы у них в Бруклайне, с водочкой из морозилки, с лимонной кожурой – неописуемо. Вечера поэзии с Женей Рейном и другими.
Помню, как мы вместе общались с мамой Людочки Надеждой Филипповной, звездой немого русского кино. Потом идут другие дела – Надежда Филипповна поставила себе целью организовать мой творческий вечер в доме для пенсионеров ('Julian House') – таки да организовала. Еще помню, что Витенька мне там очень помогал в технической области – была ему очень благодарна.
Ну все, пока. Очень понимаю, как Витя себя чувствует и очень ему сочувствую. Я потеряла Алика, которого очень любила, и пережила это очень тяжело.
Фото:
1. Алик Штромас и А. Галич (архив Л. Штерн)
2. Первый ряд: А. Штерн, В. Штерн. Второй ряд: М. Штерн, А.Штромас, Н.Фридланд, Л.Штерн (фото Виолеты Штромас)
= = = = =
2. Елена Зарецкая: в Москве преподавала в музыкальной школе; замужем за альтистом Boston Symphony Михаилом Зарецким, в Бостоне с 1973 года, защитила здесь докторскую диссертацию, специалист по развитию речи и чтения и по обучению детей с проблемами развития.
ЛЮДКА
Трудно писать об ушедшем человеке, который оставил яркий след… Да и само слово «ушедший» как-то не укладывается в голове… Все что происходило, ощущается как вчера и хочется продолжить, протянуть незабываемые моменты…
Моя первая встреча с Людкой (Люда/Людочка как-то не идет, «Людка» стало именем уменьшительно-ласкательным…) произошла неординарно: был декабрь 1976 года, я была, как говорили «на сносях», но тем не менее мы с мужем отправились на Хеймаркет – известный пункт назначения русских иммигрантов в поисках недорогих фруктов и овощей, а также сыров и мясных продуктов.
Зайдя в наш любимый магазин мясных, колбасных и сырных изделий, мы увидели группу из трех человек: очень высокий мужчина в очках и в шапке-ушанке, невысокая женщина с очень выразительным лицом и тоже в очках и в шапке-ушанке, и тоненькая очаровательная женщина, олицетворение мягкости и женственности. Ее лицо показалось мне очень знакомым, но копаться в памяти было не до того (позже я ее «вычислила»: она была мамой моего ученика в Московской музыкальной школе).
Они говорили по-русски и оглядев эту группу я довольно громко сказала: «И тут русские». Нас тоже оглядели, и мужчина в очках произнес: «А этих я не знаю». Женщины просто переглянулись… В тот же вечер раздался телефонный звонок: звонил Генрих Орлов, с которым мы познакомились в Тангелвуде летом, в доме у известного пианиста Малкольма Фрагера. Они были какими-то дальними родственниками, и Орлов с женой и сыном часто у них гостевали.
Гаррик (Генрих) сказал, что он с семьей в Бостоне, мало того, в Бруклайне, и очень бы хотел повидаться, а заодно посмотреть в каком я виде… (летом моя беременность вызывала массу шуток, особенно после просмотра фильма «Беззвучный фильм» (Silent Movie) Мел Брукса). Он предупредил, что они приедут с их подругой, у которой они остановились. Мы, конечно, с энтузиазмом согласились.
Через буквально 15 минут раздался звонок в дверь, я ее открыла и замерла…. Передо мной стояла та самая женщина в очках и ушанке с очень выразительным лицом… Моему стыду от фразы «и тут русские» не было конца, но никакой реакции не было, и мы провели чудный вечер в оживленной беседе.
А потом пришло приглашение посетить семью Штернов. Они действительно жили за углом… Зная мое состояние, меня предупредили что они на третьем этаже (без лифта), но я сказала, что это не страшно. Я взобралась на третий этаж… и тут надо сделать отступление. Я была огромная (визит был после Нового года, а сын родился в начале февраля...), ни одно пальто меня объять не могло, и то, что как-то еще сходилось благодаря поясу, было тонюсенькое, а морозы стояли крепкие… Вот в таком виде я и предстала семье Штернов, потому что они все, Людка, Витя и Людина мама Надежда Филипповна Фридланд-Крамова, вышли нас встречать…
Витя, обозрев ситуацию, тут же сказал: «Аделина, Аделина, пузо, пузо у нее» по ассоциации с кондицией Софи Лорен в фильме «Вчера, Сегодня, Завтра», а Надежда Филипповна басом сказала: «Деточка, вам же холодно!» Тут она исчезла и вернулась с… шубой. Эта шуба меня спасла, и мой, теперь уже сорокашестилетний, сын всю жизнь слышит, что своим благополучным рождением он обязан Надежде Филипповне, а то бы замерз. Вот так началась наша дружба…
С Людкой всегда было интересно. Из нее брызгали идеи, она была провокатором, если она что-то предлагала, ты мог быть уверен, что ей зачем-то это было нужно… Но злиться на нее было трудно. Помню, я была в Нью-Йорке с машиной, Людка работала в галерее Нахамкина и ей надо было перевезти в Бостон несколько картин. Я тогда еще не была докой в знании дороги, но мне было сказано, что она знает дорогу точно и будет мною руководить. Мы выехали, это было воскресенье… Люда говорила куда поворачивать, но было такое ощущение, что как выехать из Манхеттена на дорогу, ведущую в Бостон, она не знает.
И после очередного поворота, который точно вел «туда, куда надо», мы выскочили… в Гарлем. Жара, воскресенье, люди толпятся на улицах, гремят «бум боксы», и кое-кто даже с увлечением танцует… А в оранжевом Вольво сидят две белые женщины с огромными завернутыми картинами на заднем сиденье… Были закрыты двери и окна машины, в машине пекло, но мы выкрутились. Оказавшись на межштатной дороге, ведущей в Бостон, мы весь оставшийся путь прохохотали…
Такие ситуации происходили на каждом шагу…Всегда что-то придумывалось, всегда создавались «ситуации», всегда возникали интересные встречи и знакомства… Контакты, полученные через Людку, были всегда на самом высоком уровне, некоторые длятся до сих пор…
А еще, Людка была невероятная рассказчица… Ее можно было слушать бесконечно, и она сама получала от своих рассказов удовольствие. Поэтому ее первые книги были устными рассказами, переложенными на бумагу… Она знала, что это ее «конек» и иногда выдавала «перлы» вроде: «А я пишу не хуже Трумана Капоте» (это было сказано после прочтения «The Muses Are Heard»). Мы это называли «Людкина нетленка». Впрочем, термин «нетленка» придумала она сама.
Сколько было незабываемых вечеров в Тангелвуде, где после концерта мы сидели на «палубе» и «трепались до посинения» … А танцы в огромном сарае на ферме друзей под оркестр «деревенских» музыкантов»… А ночные купания в бассейне при свечах после шампанского и черной икры… Незабываемые встречи в Нью-Йорке с Либерманами, Атласами… партии у нас в доме со Шнитке, Рождественским, Барышниковым, Шмаковым, Плисецкой и Щедриным… Это все невозможно забыть и многое произошло именно из-за Людкиной способности собрать, «раскочегарить», растормошить…
Последние годы мы не общались так тесно: жизнь «засасывала», появлялись новые обязанности, новые интересы, новые контакты, которые не пересекались… Но то что было пройдено вместе, останется в памяти навсегда и будет «Людкиной звездочкой»…
Фото:
1. Фестиваль «Making Music Together”, А. Шнитке, Л. Штерн, А. Вознесенский, Г. Рождественский, М. Зарецкий в доме Зарецких, 21 августа 1988 года; фото Н. Шлезингера.
2. М. Барышников и Г. Шмаков у Зарецких; последний день рождения Шмакова, 21 августа 1988 года; фото Н. Шлезингера
= = = = =
3. Майя Симановская: замужем за Леней Симановским; мать Миши Саймонса, бывшего мужа Кати Штерн; в Ленинграде работала врачом и преподавала в медицинском училище, в Америке сдала все экзамены и ушла на пенсию зав. отделением больницы на Кейп Коде; много переезжала, но всегда жила поблизости от Штернов и в Бостоне, и на Кейп Коде, и во Флориде; сейчас живет в городе Машпи на Кейпе.
Я знала Люду с момента нашего приезда в Бостон в 1978 году. (Примечание В. Штерна: в то время, чтобы попасть в Бостон из Рима, иммигранту был нужен бостонский «спонсор», который сказал бы бостонской еврейской организации, что он просит прислать его родственников в Бостон; наша общая подруга Оля Поляк, которая тогда еще жила в Ленинграде, попросила Люду быть таким спонсором для Симановских.)
Мы много общались, наши дети познакомились и решили пожениться. Меня сближала с Людой не только любовь к литературе, которую она знала лучше меня, но и любовь к нашим общим внукам.
Люду окружали интересные люди: М. Козаков, И. Бродский, С. Довлатов, М. Барышников и другие; она росла в интеллигентной ленинградской семье. Её мама Надежда Филипповна была актрисой, писательницей и очень добрым и милым человеком. Её любили все знавшие её люди. Н.Ф. умерла в возрасте 102 лет; жаль, что Люда унаследовала не её гены, а гены своего отца, который умер в 64 года.
Люда была красивая, образованная, умная женщина с непростым характером. Её гостеприимство и умение хорошо готовить сочетались с высокомерием, капризами и остроумным, иногда злым языком.
Однажды мы пригласили её и Витю присоединиться к нашей компании обыкновенных приятных людей; она фыркнула и ушла. Как-то Люда пришла к нам, когда я корпела над вступительными экзаменами в резидентуру. Она заметила: «Ты хочешь, чтобы тебе принесли диплом на могилу?» Я не обиделась, я знала об её языке.
Мне очень жаль, что Люда скончалась так рано, почему-то посредственности живут дольше.
Фото:
1. Родственник из Техаса Рой Миллер, В. Штерн, Майя Симановская, Александр Штромас, Н.Ф.Крамова,
Катя Саймонс, Миша Саймонс. 1982 (?) год, фото Л. Штерн
2. Совместный визит во Флориду, Пенсакола, Люда на пляже. 7 января 2003 года, фото В. Штерн
3. Совместный визит во Флориду, Пенсакола, готовимся к отъезду. 18 января 2003 года, фото В. Штерна
= = = = =
4. Галя Скотт: работала переводчицей в Москве, вышла замуж за американского физика Джима Скотта, в Мельбурне писала диссертацию по произведениям Людмилы, виделась с Людмилой в Бостоне, Лондоне и Кембридже, где сейчас преподаёт на кафедре славянских языков.
Людмила Яковлевна Штерн
Прежде всего, благодарю Виктора за его просьбу написать мои воспоминания о Люде. Писать о Люде Штерн, о роли, которую она сыграла в моей жизни -- это и честь, и ответственность, и глубокое чувство благодарности Люде за нежное дружеское отношение ко мне, к моей семье, за её удивительную добрую, благородную и искреннюю поддержку даже в самое трудное время для неё самой.
Жизнь и обстоятельства свели меня с Людой Штерн, когда я начала писать свою магистерскую диссертацию в Австралии, в Мельбурнском Университете. Сразу могу сказать, что Люда буквально спасла выбор моей темы и вообще успех моей работы. Тема диссертации - проблемы адаптации на примере четырех книг, написанных эмигрантками из Советского Союза.
Постараюсь объяснить значение этой темы для меня. Судьба свела меня с моим ныне покойным мужем, Джеймсом Скоттом, талантливейшим физиком, в Москве, в Институте физических проблем АН СССР. Я работала переводчицей в секретариате П.Л. Капицы и мне посчастливилось работать с Джимом. После героической борьбы Джима с бюрократией -- на первом этапе с советской, на втором этапе с американской -- мы уехали из Москвы и поселились в Колорадо, в университетском городе Болдер, где в 1985 г. у нас родилась дочка Саша.
После 10 лет жизни в Колорадо я, наконец-то, почувствовала, что... кажется, адаптировалась... И тут Джима пригласили возглавить факультет науки в университете в Мельбурне. И мы переехали в Австралию. На этот раз адаптация заняла меньше времени, но не без меньшего количества проблем.
Для своей диссертации я выбрала анализ четырех книг, рассказывающих о проблемах эмиграции, и я надеялась, что они помогут мне проанализировать мою собственную адаптацию к жизни на Западе. Эти книги были: “Через не могу” Марины Рачко, “Звезда Чернобыль” Юлии Вознесенской“ и две книги Людмилы Штерн - "Под знаком четырех”, и “Васильковое поле”. Моя руководительница сурово предупредила меня, что я должна доказать автобиографические корни выбранных книг, что это слишком сложно, что лучше бы я занялась другой темой.
Вот тогда я решила написать письма авторам и попросить их подтвердить автобиографичность их книг. Марина Рачко (Ефимова) была слишком занята, чтобы мне ответить. Но её муж, Игорь Ефимов, подтвердил автобиографичность её книги. От Юлии Вознесенской письма не было, но я нашла критические статьи, где подтверждалась автобиографичность её книги.
А вот от Людмилы Штерн пришло длинное благожелательное письмо, где она подробно ответила на все мои вопросы и даже назвала нескольких реальных людей с которых были “списаны” её герои. Письмо было написано с юмором, душевной теплотой, в том неповторимом стиле прозы Людмилы, который я научилась легко узнавать. Среди прочего, Людмила написала: “Юлий Нисон -- это почти все мы, наше поколение, мои друзья.”
Вот с этого доброго письма и началась наша многолетняя дружба. Галина Алексеевна (т.е. я) стала Галенькой, а Людмила Яковлевна (намного позже) Людой. Анализ новеллы “Васильковое поле” без сомнения был терапевтическим для меня, и за такое лечение я в долгу у Люды.
Советские цензоры не принимали искромётного юмора, иронии, сарказма в описании рутины советской жизни в повествовательном стиле Людмилы. В Ленинграде она принадлежала к талантливому писательскому кружку, состоящему в основном из мужчин: И. Бродский, С. Довлатов, А. Кушнер, В. Марамзин, И. Ефимов, В. Бобышев, Б. Вахтин и др. Молодая ленинградская литературная богема, из которой вышла Люда, подарила миру гениальную поэзию Иосифа Бродского, яркий писательский талант Сергея Довлатова. Когда же Людмила с семьёй эмигрировала в 1975 г., уже в 1980 и 1984 она опубликовала две книги в эмигрантских журналах “Континент, “Время и мы”, “Новое русское слово”, “Новый американец”. Некоторые из них были переведены на итальянский, венгерский языки, опубликованы на английском в американских журналах Short Stories и Vogue.
После распада СССР книги Людмилы появились в книжных магазинах Москвы и Петербурга. Во время своих ежегодных визитов в Москву я покупала их на Новом Арбате и в “Моём любимом книжном” на Тверской. Писательский талант Люды был оценён в России после её эмиграции в Штаты... Поистине ирония судьбы... Что и говорить, успех -- лучшая месть.
В другой книге Людмилы “Под знаком четырех. Заурядная биография” ясно видны сходство характеров и биографий автора и главной героини романа Татьяны Даргис.
Однако, героиня новеллы “Под знаком четырех” вместо ожидаемой освобождающей эйфории испытывает депрессию, вызванную резкими переменами в жизни. Но ей кажется, что она страдает именно от отсутствия перемен. Как и в Советском Союзе, она работает в никому не известном исследовательском институте. Долгожданный перелёт через Атлантический океан, романтические чувства, ожидание чудесных перемен постепенно переходят в скуку ежедневной рутины. Именно на этом этапе свобода слова и публикаций оказывается терапевтическим снадобьем героини. Она пишет:
“Я отправилась в аптеку, купила пилюли и бумагу для пишущей машинки и приступила к курсу лечения. Через две недели обнаружилось, что: 1) Я написала рассказ и его напечатали. 2) Во время мытья посуды я спела арию Риголетто. 3) В ответ на мамины слова “надень пальто, сегодня мороз”, не залаяла, а улыбаясь ответила: “А мне жарко”. 4) При виде мужниных носков, валяющихся в гостиной, не разразилась рыданиями, а молча бросила их в корзину для грязного белья. Наметились и другие признаки исцеления, и, в частности, неистребимое желание описать свою жизнь. Так родилась з а у р я д н а я б и о г р а ф и я.”
Наша дружба с Людой сначала поддерживалась письмами и телефонными звонками, но впоследствии нам удалось встретиться в Англии -- в Кембридже, куда мы с мужем и дочкой переехали из Австралии в 1999 г. Я хорошо помню эту первую встречу. Она сразу всех расположила к себе своей искренностью, скорее искромётностью, неподдельной заинтересованностью во всех и всём, ярким остроумием, вниманием к собеседникам. Тогда же мы познакомились с Виктором, которого мне удалось поводить немного по Кембриджу. Жалко, что не хватило времени показать и рассказать больше.
Потом мы встретились с Людой в Лондоне и пошли в Портобелло, знаменитый лондонский блошиный рынок. Было интересно наблюдать за Людой в этом разнообразии необычных вещей, запахов, красок, типов людей. Видно было, что ей там привольно. Помню, Люде очень понравился большой, довольно тяжёлый, но страшно симпатичный декоративный деревянный ёж. Она его таки купила как сувенир, но позже я узнала, что на таможне этого замечательного ежа у неё отобрали, ежиные иголки из металлической проволоки “представляли угрозу безопасности пассажиров”.
Потом мы встречались с Людой и в Бостоне, конце ноября 2012 г., на конференции MRS (Materials Research Society). Настроение было совсем не путешественное, потому что незадолго перед этой поездкой умерла моя мама. Я рассказала Люде о своём горе, а Джим проговорился, что именно в тот день был мой 60-й день рождения. Люда сразу пригласила нас в тот же вечер к себе домой отпраздновать моё 60-летие.
Это было так искренне, непосредственно, с такой добротой и нежеланием слышать возражения, что мы не могли отказаться. Люда устроила нам настоящий праздник с шампанским, водочкой из морозилки в хрустальном штофе, с блинчиками с икрой, разными другими знаменитыми русско-еврейскими кулинарными вкусностями... Я не могла прийти в себя от удивления: ”Интересно, когда же Люда только успела всё приготовить?” Мы с Джимом потом часто вспоминали этот вечер, доброту и удивительное гостеприимство Люды и Виктора.
Была ещё одна довольно забавная встреча с Людой в Штатах. Один из верных поклонников таланта Джима, молодой израильский физик и его жена, пригласили нас в гости и предложили позвать ещё кого-нибудь из наших бостонских друзей, чтобы мы могли с ними побольше пообщаться. Мы попросили пригласить Люду с Виктором. Люда пришла, благоухающая дорогими духами, нарядная, элегантная, с большим букетом цветов. Мы тоже пришли в надлежайшей форме с цветами и шоколадом. Оказалось, что юная жена ещё в то время толком не научилась готовить. Помню, нас угостили густым супом из чечевицы. Люда была на высоте: и бровью не повела, чечевичный суп ела с неподдельным аппетитом, была в самом компанейском настроении. Она позже с присущим ей юмором призналась мне, что в жизни никогда не ела ничего более примитивного.
В тот вечер я ясно увидела, что Люда Штерн удивительно учтивый, умный, добрый и глубокий человек, для которого важнее хорошее искреннее отношение людей, их внутренняя привлекательность, а не форма или элегантная оболочка. Молодая пара была очень симпатичной, Люде они оба понравились, ... но вот суп....
А теперь пришло время рассказать о нашем последнем телефонном разговоре с Людой.
В начале 2023 года Люда позвонила и сказала, что к сожалению она не видит и не может читать моих посланий. Что можно сказать в ответ на такие слова? Я помню, что я что-то говорила, но понимала, что мои слова совсем не отражают моих чувств. Слов просто не было...
Люда поняла моё замешательство, почувствовала мой шок. Меня поразило, что она говорила о своей трагедии будничным тоном, как будто описывала какой-то обыденный случай из жизни. Потом тем же спокойным голосом рассказала мне о Кате, любимой дочке, у которой тоже обнаружилась серьёзная проблема со здоровьем, и о том, как Катя решила изменить свою жизнь, чтобы получать от жизни больше удовольствия.
Я поняла, почему Люда мне рассказывает о Кате. Люда не давала непрошенных советов, но в её рассказе о Кате ясно слышен был совет именно мне: я очень сильно переживала трагедию ухода из жизни моего любимого Джима, и она советовала постараться повернуть мою жизнь солнечной стороной вверх, то есть меньше сидеть дома, стараться наслаждаться жизнью, потому что наша жизнь коротка и прекрасна, потому что времени мало, надо успеть испытать и увидеть как можно больше прекрасного пока не поздно... Потом Люда предложила перейти на “ты”. Мы поговорили ещё минуты две и попрощались...
В июне я узнала об уходе из жизни Люды Штерн. Из головы не выходил наш последний разговор. Люда ведь позвонила мне именно с целью помочь, постараться вывести меня из горестного оцепенения. Меня восхитило присутствие духа Люды. Теперь я понимаю, что Люда чувствовала и знала, что говорит со мной в последний раз. Какое самообладание! Какая доброта и щедрость -- постараться поделиться со мной своим опытом, дать нужный, драгоценный совет в такое трудное для самой Люды время. Какой благородный щедрый подарок! Спасибо большое, милая Люда!
Я благодарна судьбе за то, что свела меня с Людой Штерн. Я так много получила от этой дружбы. Светлая добрая память!
Желаю Виктору постараться пережить тяжёлую потерю и научиться жить без Люды, но с доброй светлой памятью о милой Люде, с яркими и дорогими воспоминаниями, которые не мешают, а именно помогают выжить и выдержать горе. Всего Вам самого доброго и светлого, милый Виктор! Спасибо большое за Вашу поддержку и дружбу!
Фото:
Галя Скотт, Джим Скотт, Люда Штерн во время физической конференции в Бостоне, ноябрь 2012 года, фото из архива семьи Скотт.
= = = = =
5. Марина Сонкина: дочь Фаины Сонкиной, подруги Юрия Лотмана; мать Федора Колокольникова, профессора математики в Университете Дальхаузи в Галифаксе и Юрия Колокольникова, американско-российского актёра; преподаёт курсы по русской и европейской литературе, кино, балету и истории искусства; автор семи книг на английском языке; живет в Ванкувере.
Памяти Людмилы Штерн.
Когда читаешь блестящие воспоминания Блока о Владимире Соловьеве, то с удивлением обнаруживаешь, что Блок видел знаменитого философа всего лишь раз, на чьих-то похоронах, да и то мельком: Соловьев имел обыкновение неожиданно исчезать.
Я видела Людмилу Штерн один раз, во время её выступления в Ванкувере в 2016 году. Но затем мы много переписывались и говорили по телефону. Людмила была озабочена предстоящей операцией мужа. О собственном катастрофически ослабевающем зрении она упоминала лишь вскользь. Переслала мне рукопись своих рассказов о замечательных женщинах, которых знала. Характеристика каждой из них была лаконично-блестяща.
Я пыталась пристроить её рассказы в России – безуспешно. Да и какая же Россия теперь? Люда дожила до этой ужасной войны, и могу представить себе, что она при этом испытывала. Ведь Россия-мачеха не уходит от нас, сколько бы мы тут ни жили.
За бортом нашего знакомства осталась её долгая, яркая жизнь, сотни встреч с писателями, поэтами, деятелями искусства на двух континентах, рассказы о которых рассыпаны по страницам её замечательной прозы. Встречи эти, конечно, не были случайными. Талантливость Людмилы, человеческая и писательская, её остроумие и острословие, привлекали к ней неординарных людей. Как жалею я, что общение наше было столь кратким и пришлось на конец её жизни! Но то глубокое впечатление, которое на меня произвела Людмила Штерн, и искреннее горе об её уходе даёт мне право сказать о ней несколько слов.
Мы часто движемся по проторённой колее, живём как бы по инерции, не ожидая от судьбы искромётных подарков. Но иногда ворвётся в привычный уклад нашей жизни благодатный ветер, и нам вдруг открывается полнокровный, блестящий и радостный мир, и мы обнаруживаем, что дышали вполсилы, а вот теперь можем вздохнуть всеми лёгкими. Вот такой мир приоткрылся мне, когда я увидела Людмилу Штерн на её вечере в Ванкувере.
Недалеко от меня, за столом, сидела женщина, в свои восемьдесят лет сохранившая яркую, выразительную красоту. Удивил её богатый модуляциями голос; прекрасная русская речь, ничуть не оскудевшая за долгие годы эмиграции. Эта чёткая артикуляция и точный подбор нетривиальных слов возвращали к старым ленинградским ассоциациям, к городу, где прошла юность моей мамы и часть моего детства; к рассказам о маминых учителях и сокурсниках на блестящем послевоенном филфаке ЛГУ: о Лотмане, Проппе, Гуковском и Эхенбауме, которого знала Людмила Штерн и который однажды написал за неё школьное сочинение.
Я вспоминаю недавно виденный фильм о молодости Бродского в Питере. Как беспомощно и с каким неправдоподобием пытался режиссёр ухватить дух конца 50-ых, начала 60-ых годов, когда «артистическая богема», полуподпольные молодые прозаики, поэты и художники собирались по коммуналкам, и часто у Штернов, живших недалеко от Исаакиевского собора; читали стихи, пили, флиртовали, говорили об искусстве. В фильме они выглядели полу-стилягами, полу-разгильдяями, тыкающимися, как слепые котята, в чугун советской действительности.
Людмила Штерн, живой представитель этой «артистической богемы», этой ушедшей теперь эпохи, своей речью, блеском своего ума свидетельствовала о противоположном: эти начинающие писатели, поэты, художники не были ни пустыми горлопанами, ни бездумной богемой. Это был цвет и слава русской культуры, отвергнутые издателями, загнанные в тюрьмы и психушки, отправленные в изгнание и вернувшийся на родину многотысячными тиражами своих книг, памятниками и названиями улиц.
Людмила Штерн принадлежала к этому кругу. Талант всегда притягателен. Соответствие масштабов было налицо. Становилось понятным, почему долгие годы с ней дружили Бродский, Довлатов и многие другие; почему они доверяли её литературному вкусу и полагались на неё в тяжёлые моменты жизни. В Ванкувере она читала наизусть стихи, и в ней не было ничего от старости, от того «senior moment», которым благодушные старички в Северной Америке так легко извиняют неожиданные провалы памяти. Память её оставалась блестящей, остроумие искромётным; поток жизненной энергии заразителен.
В конце выступления публика задавала вопросы. И меня поразило, с каким терпением и доброжелательностью Людмила отвечала на самые, как бы получше выразиться, наивные из них. Я подумала тогда, что терпение и терпимость есть признак мудрости, приобретённой долгим жизненным опытом, а может быть, и самодисциплиной.
В конце её вечера мы обменялись книгами. Я подарила ей свой сборник рассказов, она подписала мне свою «Бродский: Ося, Иосиф, Joseph.” На одном листе: «Марине с самыми добрыми чувствами. 2016, Ванкувер». А на другом – адрес в Бостоне. Молчаливое приглашение: окажетесь в Штатах, загляните к нам. Попьём чайку, поговорим.
И вот пришла скорбная новость. Очень горюю об уходе Люды. Вместе с ней уходит эпоха. Утрата поистине невосполнима. Человек она была редкого таланта и редких качеств.
Пространство — пол мира. Время — вечность.
= = = = =
6. Диана Немировская: познакомилась с Людмилой через своего папу, писателя и критика Якова Вайнштейна, который переписывался с Людой в течение нескольких лет. В Кишиневе была учителем музыки, в Америке училась на помощника доктора, работает медицинским переводчиком и нотариусом. Печатается в русскоязычной прессе. Живет в Филадельфии.
Это мой папа Яков Вайнштейн ‘наградил‘ (термин самой Людмилы Штерн) меня знакомством и связью с Людмилой Штерн и ее семьей. Их переписка охватила трудные, но самые заполненные энтузиазмом и joie de vivre годы, с середины 80х до середины 90х.
К своему стыду и сожалению я не помню, не знаю, как завязалась переписка. Скорее всего, началась она с его отзыва на одну из публикаций Людмилы. Что-то в его отзыве привлекло внимание Людмилы, она почувствовала желание ему написать и написала, что-то в её письме привлекло его внимание, он почувствовал желание ей ответить, и завязалась переписка. Папе было тепло и радостно переписываться с Людмилой, он хранил ее письма в отдельной папке, и я их сейчас перечитываю.
Они так и не встретились. Отрывок из письма Людмилы: ‘’Желаю нам встретиться в 1992, а то это как-то глупо жить довольно близко друг от друга и не найти возможности познакомиться не только эпистолярно‘’. В этом я виню себя, но я в это время была занята учебой, двумя детьми, медицинской практикой своего мужа.
Но в истории литературы бывали такие дружбы. Интересно, что перечитывая письма, я наблюдаю, что они обижалась, отстаивали свои убеждения и мысли и разделяли все жизненно важные события в семье, в творчестве и даже в научно-преподавательской деятельности её мужа. Виктора приглашали читать лекции, преподавать в Израиле, Германии, Испании, Бельгии, и Людмила всюду ездила с ним и писала о своих впечатлениях.
Людмила рассказывала в своих письмах, как она писала и готовила к печати в разных странах, разных журналах статьи на английском и русском и как рождалась книга ‘’встреч и приключений’’, тогда названия ещё не было. Писала роман ‘’Нечаянный звонок’’, "но конца-края пока не видать’’ (из письма).
Гордилась ‘’Главным достижением – четырёхлетним молодым человеком по имени Даня, Даниэл. На днях он сказал: "Я всё время о тебе думаю, всё время. Я так много о тебе думаю, что иногда стучу головой о стенку, чтобы выбить тебя из головы" (из письма). Перечитывая эти строки, думаю, какие памятники, что может быть сильней?! Это 1987 год. Потом есть письмо, свидетельствующее о появлении внучки Виктории-Анны в сентябре 1988 года.
Из писем видно, что Людмила была занята благотворительностью и помощью многочисленным друзьям. Она писала: "Здесь сменяют друг друга, толпятся друзья из Союза, которых надо приютить, одеть, устроить".
Мне посчастливилось встретиться с Людмилой и Виктором на 75-летнем дне рождения памяти Иосифа Бродского в Русском самоваре в 2015 году. Моя встреча с ними была для меня огромной радостью. Как я ей написала после нашей встречи, «Как потрясающе я счастлива, что встретилась с САМОЙ ЛЮДМИЛОЙ ШТЕРН!»
После этого Фейсбук помогал мне поддерживать постоянную связь с Людмилой. Мы переписывались по электронной почте, обменивались новостями, делились находками на интернете.
В творчестве Людмилы Штерн, как и в нашей переписке, замечательно сочетались талант рассказчика, хороший русский язык и здравый смысл.
В суете ложной значимости мы порой пропускаем важное. Но жизнь требует ответственности и действий. Когда мне было 34 года, моя мама умерла, ей было 67. Я написала эссе, в котором пыталась выразить свое отчаяние и надежду. Не буду приводить его здесь целиком, но вот цитата: "До этого я никогда не задумывалась о смерти. Она для меня не существовала. Меня оберегали от неё. Меня интересовала только жизнь. Смерть? Я понимала, что встреча с ней неизбежна. Но только теперь она вступила в свои права. "Никогда больше" стояло у моего порога. Я знала, что отныне ничто, кроме моей любви и памяти, не будет связывать нас."
Жизнь продолжается, и я желаю Виктору и его семье душевного покоя, комфорта и радости от друзей и родных. И связи с Людмилой – через любовь и память.
Фото:
1. На юбилее Бродского в «Самоваре»: В. Штерн, Д. Немировская, Л. Штерн, май 2015 года, из архива семьи Немировских.
2. Родители Дианы в Париже, 1936 год, из архива семьи Немировских.
= = = = =
7. Алена Петрушанская: жена пианиста Бориса Петрушанского; музыковед, автор книг о музыкальном мире Иосифа Бродского и других. Живёт в Италии.
ЛЮДОЧКА
Увы! Мне не посчастливилось много общаться с Людочкой, часто и подолгу наслаждаться ее обществом. Вот написала немного. Я уже не помню мелочи, конкретные слова, шутки, но пыталась отобразить нечто стоящее за всем внешним, уж не знаю, честное слово, верны ли мои заметочки.
Но мы много общались на Крите – в гостях у Володи Макарихина, где он снимал телевизионный сериал о Люде и её воспоминаниях. Общались и у нас дома, когда Штерны приехали в Италию. Людочка принадлежала к когорте людей, которые и в нечастые встречи оставляют яркое впечатление о себе и умеют сразу погрузить вас в свою особую ауру.
По характеристике давнего её друга Иосифа Бродского, Люда являла «сплав ироничной сдержанности и проницательности». Соглашусь, разумеется. И, по кратким моментам общений с ней (в духе ее «коротких рассказов»), осмелюсь добавить те антиномии, которыми считаю возможным дополнить объёмный, до парадоксальности, полный обаяния и искрометности (искрометность прошу особенно подчеркнуть и почти воочию представить) мир нашей героини.
Она, на мой взгляд, изящна в своей иронии – и стремительно резка в лишённых слюнтяйства жёстких, снайперских определениях человеческих качеств и/или поступков; смела – и трогательно беззащитна; могла подчас показаться циничной – и беззаветно трепетала в любви к близким и дорогим друзьям; способна была к вдохновенным импровизациям – и чрезвычайно тщательно работала, не зная жалости в привередливом отборе, при саморедактуре, уничтожении ненужного в словесном потоке.
Она могла быть изысканно капризна – и великолепно организованна; воспитана в поклонении естественности, непосредственности и – предполагаю, умела превосходно контролировать, режиссировать, укрощать и украшать свой природный артистизм.
При работе над статьями и книгой о поэзии Бродского мне довелось познакомиться со многими друзьями поэта. Словно из незримого мира, он помогал и мне обрести не только важную информацию, но новых друзей, новые потрясающие впечатления. Что называется, «выйдя на Людочку», я обрела очаровательного Вергилия в путешествии по миру Петербургско-ленинградских литературных «сливок общества».
Она весело щебетала по телефону о многом, мне совершенно неизвестном и пока не понятном. Невыразимо на письме в этих беседах, к сожалению, парящее остроумие интонаций и намёков, многие из которых я, туповатый московский лопух иного поколения, не понимала, лишь слабо догадываясь о каких-то вторых-третьих смыслах ее летучих слов. Тем самым она направляла собеседника к важным для героя моей книги людям, к носителям нужных сведений и к ключевым проблемам питерской интеллигенции. Также, – к значительному контексту атмосферы эпохи, к своего рода сплетениям тогдашней духовной жизни.
Вот-вот, именно Людмилой она была правильно названа – или, семантику своего имени она полнокровно воплотила своей жизнью и трудами! Она, по сути, стала замечательным человековедом: это было, мне представляется, основным стержнем её жизни. Сумма ее литературных опусов потому важна не только живыми, непарадными портретами её гениальных современников, с которыми она разделила кисло-сладкий опыт эмиграции в Штаты. Людочкина цепкая, избирательная, обширнейшая память собрала массу поразительного материала. А причудливая, я бы сказала, кокетливо-шаловливая фантазия «расшатывала» и расцвечивала реальность – иногда до «цирковых» кульбитов и полётов.
Но не просто забавные и трогательные «случаи из жизни», грациозные словесные скерцо и наблюдательные заметки составляют литературное наследие Людмилы Штерн. Её тексты стоит изучать и социологам, социальным психологам, историкам культуры, историкам общества, ибо в этих текстах ярко отобразилась многогранная мозаика, как в глазу пчелы, разнообразнейших воплощений и потенций советского человека, начиная с послевоенного периода.
Да… что сетовать на причуды судьбы, которая именно такого живого, стремившегося легко прошагать свой путь человека обрекла на громадные ограничения подвижности, на потерю физической зоркости… Горько.
В памяти же и в своём творчестве Людочка остаётся для меня чем-то вроде мудрой пчелы, – подчас не только с целебным острым жалом, но главное, неустанной пчелы, собравшей, вкушавшей пенящийся мёд с лучших цветов и прячущей вещие глаза за быстрыми крылышками.
Фотографии: Борис и Алена Петрушанские с Людмилой на Крите, 21 октября 2014 года (фото В. Штерна)
= = = = =
8. Юля Иосилевская: переводчица и продюсер, организовывала выступления Людмилы перед читателями в США и в Канаде; живёт в Ванкувере.
Я познакомилась с Людой через Мишу Козакова. Я когда-то работала в Госконцерте, а в Ванкувере я успешно устраивала концерты бардов, но только в нашем городе. Я начала со своего одноклассника Михаила Цитриняка, который неожиданно запел дуэтом с Борисом Киннером, композитором. Оба выпускники Щукинского училища.
Потом я набралась храбрости и предложила сделать концерт Миши Козакова в Ванкувере, но его тогдашняя жена Аня Ямпольская сказала, что да, это интересно, но лучше сделать тур по нескольким городам. И в 2003 году я спланировала его тур по 16 городам США и Канады. Тур начинался в Бостоне. По приезде в Бостон Михаил Михайлович созвонился с Людой, и она приехала встретиться с ним в дом семьи Райсов, где он остановился.
Козаков нас познакомил, и мы с ней сразу подружились. Козаков посоветовал мне прочитать книгу Люды «Ося, Иосиф, Joseph» – эта книга ему очень нравилась, он даже написал на неё восторженную рецензию, кажется, в Комсомольской правде. Книга меня потрясла своим лёгким стилем и остроумием.
Вернувшись в Ванкувер, я наткнулась на старый номер журнала «Континент», который в числе других журналов мне подарили когда-то ранее приехавшие эмигранты, вместе со всякой домашней утварью и матрасами. В этом журнале я когда-то прочитала повесть «Васильковое поле» о судьбе эмигранта, она так на меня подействовала, буквально что-то перевернула в моей душе. Мне кажется, эта книга многогранна и, в том числе, отражает одну из самых неприятных сторон человеческой натуры. Если бы ее могло прочесть большее количество людей, многие ошибки не были бы совершены и некоторые судьбы сложились бы иначе. Имя автора я тогда не запомнила.
А теперь я опять увидела имя автора этой повести и, к моему удивлению, оказалось, что это была Людмила Штерн!
А Козаков очень часто вспоминал Люду в своих разговорах. Когда он хотел дать кому-нибудь высшую похвалу за интеллигентность или остроумие, он говорил – «Это просто Люда Штерн».
Я позвонила Люде и предложила приехать на тур к нам в Канаду. Планирование заняло много времени, то она не могла, то я не могла, то время было неудачное. Когда она, наконец, приехала, это был уже 2015 год. Она приехала вечером, я повела её в ресторан на суши – это одна из «национальных» достопримечательностей нашего города, а утром мне надо было пойти ненадолго на работу в суд. Я попросила свою свекровь, Надежду Соломоновну, показать Люде наши красоты – мы живем на берегу залива в парке. Я знала, что им будет интересно и у них найдётся много общего.
Оказалось, что у них есть общая близкая знакомая – Лидия Иотковская, подруга детства Люды и подруга моей свекрови. Потом, когда я поехала в Москву, мы с Лидой много говорили о Людочке, о ее книгах, о том, как заразительны увлечённость и оптимизм Люды. После заочного возобновления знакомства Лида и Люда стали переписываться, хотели встретиться, но из-за жизни в разных континентах не случилось.
Однажды Лида мне рассказала, что они с мужем Игорем ездили отдыхать на Искью. На мои вопросы об этом острове она просто сказала: «читайте Люду Штерн». Действительно, у Люды есть замечательное эссе об Искьи в книге «Охота к перемене мест». А по-английски это эссе было напечатано в глянцевом журнале Conde Nast Traveler.
Наш тур по Канаде и США был интересный, два университета с выступлениями на английском, и одно выступление для русскоязычной аудитории. Люда выступала замечательно, как всегда. Она очень быстро подружилась с семьёй моих знакомых. Она была сибирячкой, а он – швейцарец, который приехал в Сибирь изучать животноводство и увёз её в Америку. Люда произвела на них такое впечатление своими рассказами, что они пригласили её в гости на свою животноводческую ферму. Правда, их коровам она свои рассказы не читала, просто фотографировалась с ними.
Люде у нас так понравилось, что она сказала, что хочет приехать еще раз, потому что это невозможно – не показать красоту нашей природы Вите. И приехала в следующем году, и выступила перед русскоязычной аудиторией. И опять она со многими подружились, а с некоторыми потом даже переписывалась. Мои друзья устроили Вите тур по компании, которая разрабатывала квантовые компьютеры. А у меня обнаружились общие интересы с Людиной дочкой Катей – мы обе увлекались танго и ездили на международные фестивали.
А потом я со своей подругой Наташей Гусевой повезли её с Витей на машине на тур вокруг наших знаменитых туристских мест. Начали в Вистлере – самом лучшем горнолыжным курорте в Северной Америке, потом был городок Лилует, бывшая столица Британской Колумбии времён золотой лихорадки. Там Люда очень восхищалась тюрьмой тех времён – железная клетка со дверьми из далеко отстоящих друг от друга железных же прутьев. Прямо на центральной улице города вместимостью на 1-2 человека, они всех видят, и они всем видны.
Ещё там был городок Hope, в котором была построена самая дорогая железная дорога в мире, прорубленная в горах. Инженер был большим почитателем Шекспира и все станции носили имена героев Шекспира Мы там ходили по туннелям. Это дорога сейчас демонтирована, не выдержала поединка с силами природы, да и с золотом там просчитались.
Последняя остановка – Harrison Hot springs – мы там купались в серных источниках в гостинице. Туда же приехали мои друзья Лена Фельдблюм и Миша Макаров. И опять Люда всех очаровала своим темпераментом и своими устными рассказами. Лена и Миша катали нас на своём корабле по океану. Потом нас зазвали в гости Женя и Людмила Колесниковы, где мы замечательно пели песни нашего общего прошлого.
В этот приезд Люда привезла мне почитать стихи своей мамы. Удивительная семья. Хочется сказать словами Некрасова: "Природа-мать! Когда б таких людей ты иногда не посылала миру, заглохла б нива жизни..."
Так жаль, что не получилось пригласить её ещё раз – её присутствие всегда было как свежий воздух!
Фото:
1. Л.Штерн, В. Штерн, Ю. Иосилевская около Вистлера
2. Виктор Штерн в уличной тюрьме города Лилует, вход и выход - свободные
= = = = =
9. Саша и Юля Шлянкевич: Юля – менеджер, Саша – учёный; встретили Людмилу у Виктора и Маши Зак, друзей Виктора из его синагоги; возникла мгновенная взаимная симпатия, так характерная для встреч Людмилы с новыми людьми; живут в Ньютоне.
За каждым великим мужчиной стоит великая женщина, гласит ужасно полит-некорректная поговорка. Обратный вариант – за каждой великой женщиной стоит великий мужчина – звучит не столь вызывающе, но всё равно несовременно. В духе времени скажем так: в каждой великой семье мужчина и женщина стоят друг за другом.
Именно друг за другом, а не только друг за друга. Стоять друг за друга – необходимое условие здоровой семьи, но не достаточное для великой семьи. В великой семье каждый стоит за другим, то есть даёт возможность реализоваться другому. А это отнюдь не тривиально! Особенно, когда супруги – яркие личности, реализуемые в разных формах. Как Люда и Витя.
Бывает так, что одному супругу экзистенциально важно то, что другой, не отрицая в теории, всё же не готов разделять на практике. Бывает так, что это не просто хобби, а образ жизни, требующий особого расписания, приоритетов, и дисциплины, включая еду. У Штернов это не альпинизм, а куда более сложное (и рискованное) занятие – иудаизм.
Заинтригованный тем, как это работает в «смешанных» семьях, я спросил Люду её же собственной строкой из «Ося, Иосиф, Joseph»: ««Витя стал ортодоксальным евреем – соблюдает и субботу и все праздники…», а как вы, Люда?» (Признаюсь, меня тема выполнения заповедей в семье Штернов интересовала ещё и потому, что аналогичная ситуация складывалась и в нашей семье.)
«А я – вольная птица», ответила Люда. «Ну конечно, такую жар-птицу в клетку не посадишь», подумал я, расценив ответ Люды в смысле её личной свободы. Потребовалось время и собственный опыт, чтобы понять: «свободная птица» не только свободна в полёте – она не запирает в клетку своего спутника.
Даёт возможность его реализации. Именно такая свобода отличает замечательные семейные союзы. И это ещё одно достижение Люды. И Вити. Замечательной семьи Штернов.
Фото: 1. В. Штерн, Л. Штерн, Юля Шлянкевич (фото А. Шлянкевича)
2. Штерны в гостях у Шлянкевичей in 2011 (фото А. Шлянкевича)
= = = = =
10. Татьяна Успенская: дочь поэта Льва Ошанина и биолога-писателя Елены Успенской, правнучка писателяя Глеба Успенского. Замужем за физиком Сергеем Бурлатским; преподавала литературу в московских школах для талантливых учеников, со многими из них сохранила связь до настоящего времени. Автор более 30 романов и повестей. Живет в Хартфорде, штат Коннектикут.
Все мы знаем, какой замечательный Людмила Штерн писатель ― глубокий, остроумный, с яркой оригинальной палитрой, с незабываемыми героями, выдуманными или реальными ― её близкими и друзьями. Для меня она была и особенным человеком.
Прежде всего ― отношения Людмилы с её матерью, Надеждой Филипповной, известной под псевдонимом ― Надежда Крамова, талантливой актрисой и писательницей, знакомой с блестящими людьми начала двадцатого века ― Гумилёвым (сидела у него на семинарах), с Маяковским, Гиппиус и другими. Людмила и Надежда Филипповна были очень близкие духовно люди. Обе блистательно знали поэзию (стихи жили в Людмиле как воздух), искусство, литературу. Им было, о чём говорить, ― матери и дочери!
Людмила блистательно рассказала в одной из своих книг о том, как они с Витей сказали Надежде Филипповне о своём решении эмигрировать, о том, как Надежда Филипповна рухнула и пролежала сколько-то дней в отчаянии… Люда лично в лицах рассказала мне эту старую историю. А вот необычной, яркой жизни, которую Людмила устроила матери в Бостоне, я была живым свидетелем.
В возрасте 80-ти лет Надежда Филипповна создала свою театральную студию, окружила себя такими же потерянными сначала, но талантливыми, образованными, одержимыми духовной жизнью, как она сама, людьми. Спектакли, капустники, творческие застолья, полная смысла, открытий и радости жизнь… ― каждый буквально захлёбывался ею. Людмила всегда была рядом с матерью ― советчиком, помощником во всём. Это продлилось много лет.
Людмила собирала всех друзей матери в застолья после каждого спектакля, капустника или простого выступления. Она же помогала издавать книги матери и устраивала многолюдные праздники, когда книги выходили. Мне очень нравилось говорить с Надеждой Филипповной. Нравились её стихи. И очень нравилось, как Людмила бережёт и лелеет свою мать. Устраивает уют в её квартире, приглашает добрых и внимательных помощниц, следит за едой её ― делает всё, чтобы мать ела вкусно и полезно.
Когда стали умирать друзья и знакомые Надежды Филипповны, Людмила утешала мать и пыталась ввести в её окружение новых людей. Когда начали таять силы самой Надежды Филипповны, Людмила кинулась к лучшим врачам. Она боролась за хорошее самочувствие матери и за каждый день её жизни. Мать прожила 102 года. Уверена, в большой степени благодаря Людмиле.
Трогательность, преданность, тёплое отношение к тем, кого Людмила приняла душой, были беспредельны. Помню её прекрасное лицо на моих выступлениях ― она всегда и во всём поддерживала меня. Всегда находила именно те слова, которые были в тот момент очень нужны мне. Она читала мои опусы, и её советы были бесценны.
Уютны были чаепития (и обеды) у меня дома в Кембридже, куда она приезжала, ― с бесконечными разговорами о её замыслах, о литературе, о происходящем в России и в Америке, о нашем прошлом и о тех людях (и писателях, поэтах), которые сыграли какую-то роль в наших жизнях. Целые жизни и судьбы умещались в небольшой моей кухоньке: Бродского, Довлатова (ещё до публикаций Людиных книг о них), Якова Гордина и других её близких людей. Мы говорили и о моих близких людях – о Сергее Михайловиче Бонди, о Марии Степановне Волошиной с моим Коктебелем, об Эйдельмане, Соловейчике, о Владимире Тендрякове и других. Москва и Петербург делились своими богатствами.
Очень большую роль в моей жизни сыграл дом Люды и Вити. Мы с Сергеем часто приезжали туда. Евгений Рейн жил у них несколько раз. Его густой голос, его стихи цепляются один за другой, звучат и звучат.
А вот Галина Старовойтова рассказывает о том, что происходит в России. Она говорит о Карабахском конфликте и её позиции ― добровольном соглашении между Карабахом и Арменией, о первой чеченской войне, о том, как хотела когда-то баллотироваться в президенты, но ни одной женщины не зарегистрировали. Говорила о группировках… Вскоре после этой встречи в Бостоне Старовойтову убили в Петербурге.
Очень нравились мне Ефимовы – Марина и Игорь, близкие петербургские друзья Люды. Люда с ними – в своей стихии.
Какое-то время я жила у Штернов. Тепло, уютно, просто было мне у них. Родной дом. Люда умела устроить всё в доме со вкусом – красиво. Домашняя, она была раскрыта настежь, тёплая и трогательная, деликатная и тактичная.
Людмила была очень заботливой женой ― всегда старалась накормить Витю вкусно и полезно. Например, помню её протёртый овощной суп. Но не быт определял их жизнь.
Когда-то моя мама (Успенская Елена Борисовна, внучка Глеба Успенского, талантливый писатель, блестящий импровизатор, очень образованный человек) назвала моего любимого профессора – Сергея Михайловича Бонди “интеллектом на ножках”. Вот и я могу назвать каждого из них – и Люду, и Витю – “интеллектом на ножках”. Обсуждение книг, статей, политических будней России и Америки, бурлящих событий ― их мир, их естественное существование. Никакой мелочности… Их мир – праздник красивых человеческих отношений, основанных на глубоком уважении и глубокой любви друг к другу, ― без сюсюканья и красивых слов.
Именно Людмила и Витя Штерн сделали город Бостон родным для меня. Я очень дорожила дружбой с ними.
Мы вместе с Людмилой ходили на встречи с приехавшими из России писателями, на спектакли приезжавших актёров. Приходили вместе к Муле Фриман, в дом, построенный ею. Муля в Харбине прожила много лет, после гибели родителей как старшая растила сестёр и брата (честно говоря, не помню, сколько было детей), всех вывезла в Бостон. Тяжело работала инженером.
В свой дом, кроме близких друзей, она приглашала тех, кто нуждался в помощи (часто у неё жили, иногда и подолгу, не устроенные еще эмигранты из России). Мы с Людой встречались у Мули в доме с сыновьями Солженицына, с Немцовым, с яркими поэтами, прозаиками, журналистами, с музыкантами. Этот дом и Люде, и мне очень нравился. А Мулю мы нежно любили.
Интересная жизнь Люды и Вити продолжалась и на Кейп Коде. Яркая и талантливая Ирина Муравьёва, Мара Фельдман и другие особенные люди всегда были частью жизни Штернов. Выставки, литературные чтения… и на Кейп Коде были частью их быта. Так же, как позже ― во Флориде. Помню наши прогулки по берегу, тёплые застолья, поездки на выставки.
Люда везде и всегда царила в лучшем смысле этого слова. Определяла темы, бередила каждого вопросами…
Очень большую роль в моей жизни играли наши встречи со Штернами вчетвером ― в ресторанах или дома. До сих пор помню ощущение тепла, соучастия, оголения нервов в разговорах. Люда на этих встречах была домашняя – распахнутая, без дипломатии, близкая душа.
Когда мы переехали в Хартфорд, мы продолжали встречаться. Мы приезжали к Штернам. А на моё семидесятилетие Людмила приехала к нам. В неё влюбились все мои дети и примчавшиеся из разных городов мои бывшие ученики (много лет я работала в лучшей школе Москвы ― во Второй, в физико-математической, с литературным уклоном, и с тех пор мои ученики ― со мной, в России они или в Америке, им сейчас 70-74 года), образованные, яркие люди.
Людмила всегда в моём сердце, я слышу её голос, вижу её прекрасное лицо, всегда помню её книги и, самое главное ― всегда меня окутывает то тепло, которым она окружала меня. Людмила ― подарок Судьбы мне.
Фото:
1. Татьянa Успенская говорит на мемориале Н. Крамовой, декабрь 2002 (фото В. Штерна)
2. Виктор Штерн и Татьяна Успенская, июль 2023 года (фото С. Бурлатского)
= = = = =
11. Галина Чаусовская: вдова Марка Чаусовского, ленинградского коллеги Виктора Штерна; преподавала английский в вечерней школе, руководила программой иностранных языков на ленинградском телевидении, в США работала официанткой в баре, а затем агентом по продаже недвижимости. Замужем за Ричардом Сорефом, поэтом и известным специалистом по кремниевой фотонике; живет в Бостоне и во Флориде (текст печатается по записи разговора).
В Ленинграде я была знакома только с Виктором. Когда мы приехали в Бостон и еще жили у наших родственников, Виктор и Люда пришли навестить нас, свежих иммигрантов, и тогда-то я с ней и познакомилась. В то время особой дружбы у нас не получилось, мы были просто знакомы.
А потом мы совершенно неожиданно встретились на дне рождения у моего друга Наума Старосельского во Флориде. Оказалось, что мы одновременно начали ездить во Флориду и жили всего в двух милях друг от друга. Тут-то мы и подружились, тем более, что Витя и Ричард тоже понравились друг другу – им было, о чем поговорить на научные и на философские темы. И Люда, и я регулярно устраивали «приемы» друг для друга (включая, конечно, общих знакомых) и во Флориде, и когда возвращались в Бостон.
Я очень любила бродить по магазинам одежды. Люда тоже любила, как она говорила, «прошвырнуться». И мы часто ездили по магазинам вместе. Мне очень нравилось ездить с ней. Конечно, «официальная» цель была купить что-нибудь, но вообще-то главное в этих поездках были разговоры, иногда веселые, иногда серьезные.
У Люды был очень хороший вкус, и это очень помогало – она сразу видела, что мне подойдет, а что нет, что к чему идет, что хорошо и что плохо.
Мы очень много болтали, и иногда она поправляла мой русский язык. Но делала это не как педагог, а как бы между прочим, и всегда с таким отсутствующим лицом, как будто она и не со мной разговаривает. Сначала я обижалась, в конце концов, у меня два высших образования, и я всегда думала, что мой русский язык замечателен. Во всяком случае, раньше меня никто не поправлял.
Помню, в каком-то магазине она показала на какую-то, как она говорила, «тряпку» и сказала: «Попробуй». Я ответила, «Да, сейчас я одену эту вещь». Люда, смотря в пространство, равнодушно говорит: «Надену». Попробовав, я говорю: «Нет, не получается одеть». Люда опять спокойно говорит: «Надеть». Я обиженно спрашиваю, «Что же, вообще нельзя говорить «одеть»?». Люда отвечает, «Нет, почему же, можно сказать «одеть», но только когда ты одеваешь кого-то другого, ребенка, или больного, или мужа. Надевают что-то, одевают кого-то.»
Решила научить этому подругу. Не верит. Пришлось сослаться на авторитет Людмилы. Кажется, поверила. С тех пор я никогда не путала эти глагольные формы.
= = = = =
12. Иван Толстой: историк, эссеист, радиожурналист, штатный сотрудник Радио "Свобода" в Праге; вел и записал несколько интервью с Людмилой на станции "Свобода". Живет в Праге.
Как я встретился с Людмилой Штерн
В 1990-м году, служа редактором в журнале «Звезда», я жил на два города, деля время между Ленинградом и Парижем и всякий раз на обратном пути вез чемоданами эмигрантские книжки. Возвращался я из Парижа поездом, чтобы не платить за самолетный перевес, и двое суток проводил в чтении тамиздата. Особенно хорошо шли ленинградцы — Бродский, Довлатов, Эткинд и незнакомая мне в ту пору Людмила Штерн.
Перспектива познакомиться с писательницей в редакции «Звезды» была заманчивой. Надеясь на автограф, я захватил с собой из дома оба ее сборника – «По месту жительства» и «По знаком четырех».
Встреча была дружеской и полной рассказов. Говорила, в основном, Людмила. Ее зримый образ вполне совпадал с писательским: уверенность в себе, отточенные характеристики, наблюдательность и поиск смешного – для будущей прозы.
Была в Людмиле отчетливая американскость. В «Звезду» уже приходили до нее литературные путешественники — тихий по природе своей Георгий Владимов, искусственно тихий Владимир Максимов, заставлявший прислушиваться к себе, посмеивающийся Андрей Синявский с готовой на любую подначку Марией Розановой.
Но это все были гонцы из Европы. Людмила была принципиально другой. Она строила свой монолог по всем правилам режиссёра-постановщика из Нового Света: повышенный тонус, бодрость и краткость оценок, участие в сюжете всех действующих лиц, запоминающаяся кульминация и смешной финал.
Она была прирождённым конферансье и импресарио. Когда я позднее узнал, что она работала «уговаривающей» в картинной галерее Нахамкина в Нью-Йорке, я подумал, что лучшей для неё службой было бы рекламное агентство по продвижению русской литературы. Не литературная критика, не рецензентство, а именно реклама — умная, яркая, со знанием текстов и пониманием людей.
Слушая её в «Звезде», я понимал, что хочу с ней дружить и записывать её на магнитофон. Когда старшие редакторы назадавали свои вопросы, я осмелился спросить гостью о чем-то своём. У меня был один давно интересовавший меня сюжет.
Лет за десять перед тем я подружился в Ленинграде с геологом и историком Сергеем Сергеевичем Шульцем, великим знатоком петербургской старины и приятелем многих поэтов 60-х годов — Бродского, Рейна, Уфлянда и прочих. Жил Сергей Шульц в том же доме, что и семья Людмилы Штерн, этажом выше. Отец Людмилы Яков Иванович Давидович был по своему профессорскому положению вхож в закрытую часть Университетской библиотеки, в её спецхран, и приносил оттуда домой эмигрантские книжки, в частности, номера парижского межвоенного журнала «Современные Записки». За несколько месяцев он принес по тому почти весь комплект, и Сергей Шульц через Людмилу получал номер за номером, переснимал их фотоаппаратом и печатал снимки по ночам в ванной комнате. Утром номера аккуратно возвращались в квартиру Штернов.
Не помню, был ли в курсе этой подпольщины сам Яков Давидович, но связисткой была Людмила. Самое интересное в этой истории — что таким способом весь комплект «Современных записок» (то есть весь Набоков, Ходасевич, Цветаева, Мережковский, Алданов — словом, весь цвет эмиграции) перечитал молодой Иосиф Бродский. Я тогда же подумал, что было бы интересно прочитать стихи Бродского 60-х под этим новым углом знания: отразилась ли первая волна эмиграции на его темах и поэтике?
И вот узнать о дальнейшей судьбе Якова Ивановича Давидовича я и хотел у его дочери. Не поймали ли его на этой контрабанде? Обсуждали ли они в семейном и дружеском кругу эмигрантскую литературу?
И я спросил: «Успели ли Вы повидаться с вашим давним приятелем и соседом Сергеем Шульцем?» Людмила замерла лицом и негромко, но твердо ответила, что впервые слышит это имя.
В ту минуту я подумал, что перепутал, передо мной какая-то другая Людмила Штерн и профессор Давидович вовсе не её отец. Не может же она не помнить друга юности. Я извинился за конфуз и решил автографы у автора не просить. Так и стоят два ее сборника у меня на полке — неподписанные.
Надо ли рассказывать, что буквально через год-два мне стали попадаться в разных странах интервью Людмилы Яковлевны, полные историй из 60-х годов с крайне лестными характеристиками Сергея Шульца и милыми подробностями, которых я так жаждал на встрече в «Звезде».
Что же это было? Нежелательное вторжение в миф, с которым она впервые приехала на родину после тринадцати лет изгнания? Ссора с Шульцем? Или преждевременное снятие покрова с подпольного прошлого: ведь на дворе стоял лишь 1990-й год, за окном была советская власть, и кто был в многолюдной редакции «Звезды» среди пришедших послушать заморскую писательницу? Или она просто не расслышала и решила не переспрашивать, чтобы не показаться глухой?
Жаль, что я никогда в наши последующие встречи не пытался прояснить этот случай публичной забывчивости. Может быть, и к лучшему. Когда Людмила и Виктор были в Праге, я пригласил их к себе, рассказывал о своей работе над книгой о Пастернаке. И несколько передач с Людмилой на «Свободе» я всё же сделал. Её чарующий голос и умение вести разговор трудно забыть.
Фото:
1. Людмила Штерн и Иван Толстой в Нью-Йорке, июнь 2016 года (фото В. Штерн)
2. С. Шульц, Л. Штерн, В. Штерн в музее Ахматовой, 13 апреля 2003 года. Фото В. Меклера
= = = = =
13. Ксана Хинчук: в Ленинграде преподавала географию, в США преподавала в Бостонском университете и была директором программы Хэмфри для молодых профессионалов из развивающихся стран, будущих их лидеров. Замужем за изобретателем Гришей Хинчуком, преподававшим дизельные двигатели в колледже. Живёт в Бостоне.
ЛЮДА, ЛЮДОЧКА, ЛЮДМИЛА
30 апреля 2023 – это был последний раз, когда я слышала Людин голос! Это был, как оказалось, её последний день рождения. Я прочитала Люде моё поздравление под названием «Моя сиреневая фея». Мне было важно выразить ей свои чувства, потому что я думала о ней именно как о Сиреневой Фее в течение сорока лет нашего знакомства и нашей дружбы. А придумала я это имя для Люды Штерн, потому что она сыграла огромную роль в моей жизни.
Дело в том, что я по профессии географ, а эта профессия совершенно не востребована в Америке, по крайней мере для недавнего иммигранта с более чем скромным английским языком. Моё первое интервью с молодым и симпатичным сотрудником Jewish Vocational Service, который старался мне помочь, окончилось суровым приговором «Вы никогда не найдёте работу в этой стране, Вам может помочь только чудо». И на его лице промелькнуло что-то вроде сочувствия.
Но чудо свершилось – я вскоре начала преподавать географию в Бостонском Университете. Оно свершилось, потому что Люда Штерн могла совершать чудеса!
Случилось так, что Люда и Витя поехали в отпуск на остров Мартиник, и там на пляже познакомились с молодым американцем. Он бродил по пляжу недалеко от них, и в потоке их русской речи различил два знакомых ему слова – Boston University. Они разговорились. Американец оказался вовсе не американцем, а англичанином, его звали Алан Бест, и он был профессором географии в Бостонском университете. Узнав, что Витя – профессор того же университета, Алан обрадовался. Но ещё больше обрадовалась Людочка, услышав слово «география».
В то время мы ещё не были подругами, мы только познакомились, но для Людочки это не было важно. У неё был талант и умение видеть, как можно свести людей вместе, чтобы кому-то помочь, что-то организовать, какую-то проблему разрешить. И не только близким друзьям, она старалась помочь всем, кого знала, если представлялся случай. Услышав «география», Людочка порылась в памяти – кто ещё является географом? Всплыло моё имя, и Людочка загорелась идеей устроить меня в Бостонский университет.
Как рассказывал Витя, она пустила в ход весь свой шарм, а ему трудно было сопротивляться. У неё было необыкновенное умение заставить разговориться даже совершенно незнакомого человека. И она преуспела, её магнетизм сработал, и Алан обещал познакомиться со мной и что-нибудь для меня сделать.
Лично я при нашей встрече никакого впечатления на Алана не произвела. Он решительно не знал, что со мной делать. Но его же попросила Людмила Штерн! И он представил меня своему боссу, профессору Лакшманану, хотя у них были довольно плохие отношения. И тут я поняла, что в Америке, как, впрочем, и везде, самое плохое представление гораздо лучше, чем приход с улицы. И меня взяли!
С легкой руки Людочки я проработала в Бостонском университете 31 год. Первые пять лет я преподавала экономическую географию и близкие предметы, потом к этому прибавилась чрезвычайно интересная работа – я стала директором программы Хэмфри, которая была частью Фулбрайтовского фонда. Эта программа была установлена Конгрессом США для молодых профессионалов, будущих лидеров развивающихся стран. Это позволило мне познакомиться и подружиться с большим количеством очень интересных людей.
Людочка была верным другом и в хорошие, и в плохие времена. Когда наша семья переживала тяжёлые дни, Люда пригласила меня с моим мужем Гришей на обед. Конечно, Люда – человек хлебосольный и прекрасный кулинар. Но, переступив порог квартиры, мы застыли на месте, потрясённые видом хозяйки. Её лицо распухло, покраснело и было перекошено на правую сторону – она была у зубного врача, и наркоз еще только отходил. Но ей в голову не пришло отменить или отложить обед.
Замечательных обедов у неё было много, но ещё один мне особенно запомнился – она устроила его в честь моего повышения на работе, прямо на следующий день после того, как я ей рассказала о повышении.
Я видела, как Люда проявляла свою дружбу и к другим людям, иногда в самых драматических обстоятельствах. Много лет Штерны дружили с Геной Шмаковым, человеком тоже чрезвычайно ярким и талантливым. По мнению Бродского, «он был одним из самых образованных людей своего времени». Он был поэтом, переводчиком и специалистом по кино и балету. В Советском Союзе он написал книгу о киноактёре Жераре Филиппе, а в Америке – книги о Михаиле Барышникове и о Наталье Макаровой.
И вот Гена заболел, заболел тяжёлой инфекционной болезнью, и подруга Люда ездила к нему из Бостона в Нью-Йорк каждую неделю! И подавляла свой страх заразиться, ведь тогда об этой болезни знали очень мало, и от больных сторонились, как от чумных.
С её теплотой и дружелюбностью в ней уживался весьма взрывной темперамент. Порой его проявления были непредсказуемыми. Она могла вполне несправедливо отреагировать на поступки друзей. При этом, Люда умела мириться так естественно и просто, что устоять было невозможно.
У Людмилы было врождённое (или приобретённое в семье) чувство языка, и она с пристрастием относилась к тому, как используется «великий и могучий». Как-то я сказала: «Я кушала». И мгновенно получила от Люды «Кушать подано». Понятно, что это слово почти исчезло из моего лексикона.
О писательском даре Людмилы Штерн знают очень многие – её книги любимы читателями по обе стороны океана. Но сравнительно немногим, только тем, кто знали её лично, повезло познакомиться с её талантом рассказчика! Людин неповторимый, глубокий, тёплый голос, тончайшие оттенки интонаций, неожиданные повороты сюжетов и острая ирония не позволяли ни на секунду отвлечься от её рассказов. Прекрасные живые зарисовки детства, портреты её замечательных родителей, родственников или друзей оставались в памяти.
Благодаря Людиным повествованиям о Татьяне Яковлевой-Либерман – женщине, которой посвятил много стихов Владимир Маяковский – мои собственные встречи с Татьяниной дочерью Франсин проходили как с близкой знакомой.
Описания их с Витей путешествий были такими образными, что мне казалось, что я была тогда с ними, и смеялась от души, вспоминая весёлые детали.
Как правило, мы слушали Люду за столом с невероятно вкусной едой. Со свойственной ей самоиронией, Люда утверждала, что ее достижения в кулинарии превосходят её литературные успехи. Какие это были праздники!
В ответ на горькое Витино известие на Фейсбуке о Людином уходе пришло много откликов. Незнакомый мне человек написал «С уходом Людмилы ушёл праздник». Как это верно!
Фото:
1. Л. Штерн, Г. Хинчук, К. Хинчук, В. Штерн; фото из архива семьи Хинчук
2. А. Либерман, Л. Штерн, Г. Шмаков, Т. Яковлева-Либерман; фото П. Палея
= = = = =
14. Татьяна Дудочкина: преподаватель музыки в New England Conservatory; её ученики получили более 300 национальных и международных призов; президент Общества камерной музыки Новой Англии; основатель, директор и участник серии ежегодных аншлаговых исторических концертов в Джордан Холле ( Большой Зал Консерватории) в течении 30 лет; живёт в Бостоне.
Говорить о Людмиле хорошо бы её уникальным языком, но к сожалению, я им не обладаю. Просто хочу сказать, что от общения с ней у меня всегда было восторженное чувство. То ли обсуждая и разбирая разные ситуации из книг или из жизни, мне было удивительно интересна ее точка зрения, с присущей ей острой и точной характеристикой, всегда полной юмора или даже сарказма.
Сейчас мне трудно в подробностях и без ошибок восстановить наши беседы, но мне очень повезло прочитать почти все ее книги и рассказы. Я общалась с Людой и на Кейп Коде, шагая по длинному пляжу или в её доме с бокалом вина; я встречалась с ней и в Майями в её прекрасном доме на берегу океана. Встречались мы и у общих друзей в Бостоне...
Ей было интересно расспрашивать меня о моих концертах и планах, а мне всегда хотелось побольше узнать о её книгах и новых задумках. Несмотря на огромное разнообразие нелёгких жизненных перипетий, а в последние годы и проблем со здоровьем, она была счастливым человеком. Любила свою семью, вдохновение и друзей. Любила жизнь!
Я думаю о ней с большой теплотой. И всей душой желаю Виктору продолжать любить жизнь пока она у нас есть!!!
= = = = =
15. Регина Козакова: третья жена Миши Козакова, автор книги “Born to cook” («Жить и умереть на кухне»). Познакомилась с Людой в Нью-Йорке. Занимается литературными переводами на английский.
Конечно, я была бы рада написать о Людочке больше, но наше общение было, так сказать, по большей части, виртуальным, так как жили мы в разных городах, но всегда вспоминали о друг друге с любовью.
Мы с ней познакомились в Нью-Йорке у общих знакомых и сразу же и подружились. В это время Гена Шмаков, который готовил для Либерманов в их загородным доме, уже умер, и они искали ему замену – им нужен был человек, который говорит по-русски, знает русскую кухню и достаточно интеллигентен, чтобы Татьяне было бы интересно с ним разговаривать.
Людочка знала, что я хорошо готовила. Со своим умением вычислять в уме, каких людей надо свести друг с другом, чтобы разрешить проблему или помочь одному, или даже обоим, оказалась на высоте и очень помогла и мне и Либерманам. Она сообразила, что она может порекомендовать меня Либерманам. И это сработало!
Я ей очень благодарна за это желание и умение сводить людей друг с другом и за мое знакомство с Либерманами, для которых я готовила почти год, пока не сдала экзамен в Вашингтоне на синхронный перевод. Общение с Алексом и с Татьяной было для меня чрезвычайно интересно. Оно не ограничивалось готовкой. Я всегда с ними ужинала, мы общались. Татьяна и я читали друг другу стихи, как она привыкла делать с Геной, и т.д. По просьбе Алекса я перевела переписку Татьяны с Маяковским.
После этого мы виделись довольно редко, только перезванивались. Впрочем, я один раз была у Штернов в Бостоне в 90-ые годы, готовила для, кажется, дня рождения. Потом мы пересекались в "Самоваре" и на дне рождения Ромы Каплана и на 50-летие Ларисы Каплан.
Я очень много ездила, исколесила Америку и Европу, работая по синхронному переводу в более чем 600-х городах и весях. Летом я уезжала в Вермонт, на зимние праздники – в Северную Каролину. Готовила для всех друзей в Нью Йорке и его окрестностях.
Потом Штерны переехали во Флориду и перестали приезжать в Нью-Йорк.
Я всегда буду вспоминать Людочку с нежностью.
= = = = =
16. Александр Окунь: театральный художник, оформил много спектаклей в Ленинградском театре комедии у Акимова; жена Люсенька – театральная художница. Жили в Бостоне, сейчас живут в Кандлере, штат Северная Каролина.
В СТИЛЕ ЛЮДЫ ШТЕРН
В конце декабря 1984 года в нашей бостонской квартире раздался звонок. Звонила наша хорошая знакомая, Люда Штерн – человек яркий, общительный, остроумный и сама талантливая писательница. Она дружила с Иосифом Бродским, Сергеем Довлатовым, а также со множеством других талантливых, интересных людей. И именно с её подачи произошла незабываемая встреча с супругами по фамилии Клюге.
"Сашенька, – раздалось в трубке, – мы с Витечкой собирались посетить наших друзей в Нью-Йорке и подарить им бутылочку вина, которую мы им привезли аж из самого Вифлеема. Но наша поездка в Нью-Йорк не состоялась, а мне хотелось бы передать им это вино до Рождества, для них это важно. И я подумала, Вы ведь часто бываете в Нью-Йорке, и эта бутылочка может оказаться хорошим поводом для Вашего знакомства с ними. Эти люди – из предыдущей волны русской эмиграции, они попали в Америку, убежав из Китая после победы коммунистов. Он, Михаил Константинович Клюге, – преподавал математику, а потом стал изобретателем. Кстати, запатентовал контейнерные перевозки. Она, Галина Сергеевна, потомок князей Глинских. Необыкновенные люди."
"Контейнерные перевозки! – воскликнул я в полном восторге. – Пожалуй, почти сто лет других перевозок практически и нет. Живой изобретатель, это надо же! Необыкновенно! А я как раз собирался в Нью-Йорк. Буду рад совместить полезное с приятным."
Это был уже не первый раз и ещё не последний раз, когда Люда обещала мне что-то “необыкновенное”. Как-то она позвала меня в пустой дом, который она тогда продавала как агент по продаже недвижимости. Дело было вечером, в доме никого не было. Мы поднялись на третий этаж по таинственной винтовой лестнице в полной темноте. Люда зажгла свет, и я увидел рояль – кроме него в доме ничего не было. Этот рояль был обтянут клеёнкой под змеиную кожу, а клеёнка была прибита, да, прибита к роялю мебельными гвоздями с золотыми головками! Необыкновенно! Действительно, такого варварства я ещё никогда не видел.
A последний раз был в 2015 году, когда Людочка пригласила себя, Витю и режиссёра-оператора Владимира Макарихина в наш с Люсенькой дом в Северной Каролине для съёмок их телевизионного сериала «Жизнь наградила меня» для Московского телеканала «Культура». Она сказала, что это будет необыкновенно. Они полагали, и не без основания, что обстановка в нашем доме будет прекрасной декорацией для сериала. Я наблюдал за процессом съёмок, слушал искрящиеся Людочкины реплики, наслаждался нашими застольными разговорами, и это было действительно необыкновенно.
Итак, через несколько дней после Людочкиного звонка я приехал в Нью-Йорк. После очередного интервью, в ожидании чего-то необыкновенного, с двумя своими тяжёлыми портфолио и с бутылкой из Вифлеема, я пересёк Центральный Парк по 65-ой улице на Вестсайд в сторону Линкольн-центра. Я без труда нашёл нужный мне дом. Дом, я думаю, постройки конца 19-го века. Широченные ступени подъезда, громадные входные двери.
Красный, как попугай ара, ливрейный портье, он же лифтёр, доставил меня на нужный этаж на старомодным медленном лифте с позолоченными рычагами и звякающими колокольчиками. Лестничная площадка была нереально высокой. С потолка свисали два бронзовых плафона. Они едва освещали мраморный шахматный пол. Двухстворчатая дверь в квартиру тоже была огромной, с бронзовыми ручками. Я позвонил и ждал довольно долго. Наконец, я услышал из далёкого-далека шарканье ног за дверью.
Дверь открылась, и маленькая женщина, напомнившая мне гоголевскую Коробочку, представилась: "Я – Галина, а вы – Саша? Следуйте за мной, Саша. Тут темно, будьте осторожны." Опять темно! Ну, Люда! Я последовал за этой немолодой дамой в оренбургском платке.
Путь был необыкновенно долгий, и в полной темноте. В конце коридора открылось пространство огромного зала. Справа – шесть тёмно-серых полуколонн и с чуть ли не в метр шириной коринфскими капителями. Высотой чуть ли не три этажа. Огромнейший зал, и все это в паутине и пыли.
Между колоннами – высоченные вертикальные окна, смотрящие на украшенный к Рождеству каток Центрального парка. Напротив этих окон, внутри зала, книжные полки, а где не было полок – висят импрессионисты: Мане, Дега, Лотрек и так далее... Поверьте мне, это не были копии!
Пройдя всю глубину зала, я оказался в островке света, где под абажуром стоял небольшой круглый стол. Он удачно вписывался в пластику чёрного концертного Стейнвея. Около стола стояли два мягких кресла и венский стул. В одном из кресел сидел хозяин дома, в байковом халате и мягких синих тапочках.
Я вручил подарок от Штернов. Мы разговорились. Хозяева хотели знать все. Кто я такой? Что делаю в Нью-Йорке? Как познакомился со Штернами? Как давно я в США? Госпожа Клюге рассказала мне, что у них есть остров! И другой остров, с гостиницей. И много чего ещё. Когда Галина узнала, что я занимался не только театром, но и разными архитектурными проектами, тема и ритм разговора резко изменились. Мне предложили чай, и хозяйка, очень деловым, молодым голосом, сообщила: –"У нас в этом же доме есть ещё одна такая же квартира, на три этажа выше. Там комната Михаила Константиновича, его кабинет. С большим эркером и с видом на Линкольн-центр, – добавила она, и продолжала: – "Михаилу Константиновичу стало трудно подниматься туда. Я хочу заказать в кабинет лифт. Как вы думаете, это будет дорого стоить?"
"Думаю, дорого, – ответил я, – но важнее узнать, возможно ли это технически осуществить?"
"А мы сейчас пойдём и посмотрим, что возможно, а что – нет," – царственно произнесла госпожа. Бодрой походкой Галина уже направлялась к выходу, держа в руке, как хозяйка замка, связку ключей.
Мы поднялись в квартиру и опять оказались в кромешной тьме. "Идите осторожно, здесь нет света, – предупредила хозяйка. – Я пойду впереди, не спеша, в следующей комнате есть выключатель. A то, что вы сейчас увидите, сделал примерно тридцать лет назад наш друг, скульптор. Большой заказ. Исключительная работа, красное дерево. Масса мелких деталей. Идите аккуратно и только не волнуйтесь, будьте осторожны, я сейчас в другой комнате зажгу свет."
И тут я обо что-то споткнулся! Что-то твёрдое и одновременно мягкое! –"Вы окей?" – услышал я тревожный голос Галины. В следующий момент она зажгла свет, и передо мной в широком дверном проёме в тусклом свете предстали... ноги, большое количество ног на стене. Когда я, с бьющимся в груди сердцем, перевёл взгляд выше, я увидел силуэты подвешенных человеческих фигур! И тут я все понял – это же 12 апостолов! А предмет, о который я неумышленно споткнулся, – я оценил юмор ситуации и мне стало весело – их Шеф! Действительно, исключительная работа. Как хорошо, что красное дерево такое твёрдое, а ватное одеяло такое мягкое!
Задержаться в этом необыкновенном месте, увы, не удалось. Было совершенно ясно, что лифт построить нельзя. "Боже мой! Ой - Ой!" – переживала Галина, выводя меня из квартиры. Все идеи постройки лифта мгновенно куда-то испарились.
Я стоял внизу, на улице, и, глядя на проносящиеся мимо жёлтые такси, сам себе напевал: "Только не волнуйтесь, будьте осторожны, только не волнуйтесь!"
Вернувшись в Бостон, я позвонил Люде. "Вот, Людочка, я все Вам рассказал" – отчитался я. Люда очень смеялась. После паузы она сказала:
"Да-а... Но Вы знаете, я привыкла к этим апостолам. Клюге действительно необыкновенные люди, они нам очень, очень много помогали, когда мы приехали в Америку. Я была там много раз и останавливалась в верхней квартире".
"И где же Вы спали? Если не секрет? В какой комнате?".
"Конечно, не секрет". И после паузы – "С Иисусом!"
Фото:
1. Винтовая лестница к роялю с гвоздями. Рисунок А. Окуня, 2023 г.
2. Рояль Стейнвей и три кресла. Рисунок А. Окуня, 2023 г.
3. Коринфские колонны в паутине. Рисунок А. Окуня, 2023 г.
4. Иисус и 12 апостолов. Рисунок А. Окуня, 2023 г.
5. В. Штерн, Л. Штерн, А. Окунь, 23 января 2012 г., день рождения А. Окуня
6. А. Окунь, соло на сковороде, 30 апреля 2015 года, день рождения Л. Штерн, фото В. Макарихина
= = = = =
16. Дана Мазуркевич: Ученица Ойстраха, приехала в Америку из Литвы, профессорфакультета музыки Бостонского университета, вместе с мужем Юрием Мазуркевичем выступает со скрипичными концертами, гастролирует по всему миру; живет в Бостоне.
Людочка была необыкновенная, уникальная. Она любила литературу, поэзию, живопись, музыку. Пока она жила в Бостоне, она не пропускала ни одного моего с Юрой концерта, всегда потом тепло поздравляла.
Была очень гостеприимна. Хорошо готовила. Помню ее приглашения к себе домой съесть супчик и выпить чайку. А потом она замечательно читала отрывки из своих книг. Никогда не было скучно.
Помню, как однажды она пришла в театр под руку с поэтом Вознесенским и в замечательной шубе. Кажется, она гордилась этой шубой больше, чем знакомством с Вознесенским.
Смешно рассказывала о Барышникове, который на приеме после своего спектакля захотел есть с Людочкой из одной тарелки. У нее было очень хорошее чувство юмора, соединенное с настоящим артистизмом. Даже самую простую историю она могла рассказать так, что было очень смешно.
Мы виделись не только в Бостоне, но и в Хаяннисе на Кейп Коде, где у нас тоже был дом близко от Штернов. Правда, виделись довольно редко, потому что мы летом часто уезжали на гастроли.
А зимой мы виделись в Халландейле во Флориде, где Людочка жила зимой и куда я приезжала в клинику. Там кормили здоровой вегетарианской едой из здоровых органических продуктов и проводили детоксификацию организма. Я приглашала ее с Витей туда на ланч. Помню, что Вите такая диета очень нравилась, а Людочке не очень. Она любила все вкусное и все вредное и не желала считаться с никакими ограничениями. В еде и во всем остальном.
Людочка очень трогательно и бережно относилась к своей маме. Своей теплотой Люда продлила ей жизнь.
Про Витю она всегда говорила: «Это мой настоящий друг.»
Людочка, ты всегда есть и будешь с нами.
= = = = =
17. Ирина Муравьева: родилась в Москве; писательница, опубликовала около 20 романов и повестей; её муж Виктор Муравьев – разработчик программного обеспечения; живёт в Довере, штат Массачусетс.
Про Люду Штерн
Вечер был, поздний вечер, за пару дней до Рождества. На елочном базаре пусто. Шел мелкий и редкий снег, пахло лесом. Выбрали две елки: большую для меня и маленькую – для Люды.
«Он большую не позволит.» - Сказала она, имея в виду Витю Штерна.
Поднялись на третий этаж с маленькой, робкой елочкой, вошли в квартиру, где было темно и тихо.
– Витя! – Сказала она.
Тишина.
– Витя-я! – Она закричала. – Что с тобой?
И бросилась в темноту, не сняв шубы.
Она бросилась с таким отчаянным, с таким громким криком, что я перепугалась. Витя Штерн недавно перенес операцию и еше не выходил на улицу. Через несколько секунд послышался его заспанный кашель.
– Ты почему не отвечаешь? – Она уже не кричала, голос её упал до шепота. – Что значит: заснул? Ты не знаешь, как я боюсь?
Я запомнила этот вечер и никогда его не забуду. Я увидела другую Люду Штерн, беззащитную и любящую. Я увидела её: настоящую. Без Бродского, без Довлатова, без знаменитых друзей и приятелей, без микрофона в кулачке. Люду, Людку, - как я называла её, хотя мы всегда были на «вы», и никакой фамильярности не допускалось. Пришла доверительность, которая и стала основой будущей нашей жизни.
И теперь, когда оборвалась её жизнь, оборвалась и наша. Я не любила её, - выступающей, внешней, ищущей чужого внимания. Это была та сторона её души, которая ничего во мне не затрагивала. Но родственно, нежно, преданно любила её, - домашнюю, заботливую, смешную, испуганную.
***
Она никогда не называла Надежду Филипповну «мамой», только «мамочкой». «Мамулечкой».
«У мамочки сегодня дамы, - говорила она. – Я накрою на стол и уйду. По магазинам проедемся?»
Это значило, что сегодня для «дам», пожилых приятельниц Надежды Филипповны, будет устроено чаепитие на террасе. Я помню, - нет, вижу сквозь вспыхивающую цветную пленку памяти, - маленькую, всю залитую светом террасу их дачного дома на Кейпе, стол, застеленный желтой клеенкой, красивые парадные чашки, букет цветов в центре, пирожные, конфеты, печенье, фрукты, я чувствую запах свежезаваренного чая, слышу старческий, громкий голос Надежды Филипповны, смех и скороговорку «дам», пришедших в нарядных платьях, с подкрашенными губами…
– Мамулечка! – говорила она, в последний раз оглядывая красоту на желтой клеенке. – Я приеду часа через полтора.
– Не спеши, - царственно кивала Надежда Филипповна. – Через полтора часа рановато. Что ты нас торопишь?
И смеялась своим столетним приветливым смехом.
Мне хочется не то, чтобы вернуть то счастливое время, – его не вернешь – мне хочется полюбоваться им издали, замахать ему вслед обеими руками, как радостно, со слезами, машут вслед поезду.
Мы приехали с ней в Ленинград. Конференция, посвященная Бродскому. Все, кто знали его, собрались, все хотели выступить. И Люда хотела. Я Бродского почти не знала, но пристроилась к ней, и полетели мы вместе. Это было время белых ночей. Она, окунувшаяся с головой в родной город, молодела на глазах. Гордин поселил нас в гостиницу неподалеку от Казанского собора. В соседней комнате жила секретарша Бродского Энн, молодая, застенчивая и светловолосая.
Гордин и Козаков пригласили нас в ресторан. Ей они были родными, хорошо знакомыми людьми, она знала их характеры и повадки. Сидим в ресторане. Мальчик-официант мгновенно узнает Козакова.
– Я извиняюсь, - говорит он и багрово вспыхивает. – Вы случайно не артист Козаков?
– Я – артист Козаков. – Отвечает Козаков. – И у меня сегодня день рождения.
– Врет, – обьясняет мне Люда. – Нету у него никакого дня рождения. Все врет. Всегда.
В ресторане начинается небольшой переполох. Вместо одного мальчика нас обслуживают уже двое.
– Ну, вы принесите, что у вас там фирменное, - снисходительно роняет Козаков. – Проголодались мы.
Стол наш дымится и ломится. Козаков явно доволен. Но и те, кто сидят в ресторане, - а народу было немного, - довольны. И те, которые мечутся в кухне, желая как можно лучше угостить артиста в его день рождения, тоже довольны. С заблестевшими выпуклыми глазами Козаков наклоняется к Люде.
– Людка, - говорит он немного пьяным, хорошо поставленным голосом. – А вот я тебя сколько лет знаю?
Люда машет рукой.
– Правильно, - кивает головой Козаков. – Я тебя знаю двести лет. А скажи мне, Людка, почему я тебя за все эти годы ни разу не позвал на свидание?
– Ты, Мишаня, других звал.
– Но я исправлюсь. Людка, приходи ко мне на свидание. Сегодня. Попозже.
– А Витьке что скажем?
– Витьке? – Удивляется он. – А ничего не скажем. Откуда он, Витька, узнает?
На этом ужин заканчивается, и мы расстаемся. Уже засыпая, я слышу её смех с соседней кровати.
– А ведь так и не пригласил! – Смеется она. – Вот ведь почти пригласил, а так и не пригласил!
И мы засыпаем, счастливые.
Я помню так много, что моих благодарных воспоминаний хватило бы на целую библиотеку, но надо выбрать то, что отозвалось бы и в её душе, что она разделила бы сейчас со мною.
***
Надежду Филипповну похоронили на Кейп Коде. Каждую годовщину я приезжала утром к Люде, и мы вместе ехали на это тихое деревенское кладбище. Она подходила к могиле и начинала заботливо убирать её, словно это комната, в которой Надежда Филипповна еще живет, в которой ей должно быть уютно.
– Вот смотрите, – говорит она, – я эту пихточку посадила два года назад. Вы помните? А как она выросла! Видишь, мамулечка?
И поливает подросшую пихточку.
– Желтые сюда поставим, – она опускается на колени и распределяет цветы по банкам, – а синие сюда. Ирочка, наберите еще воды, пожалуйста.
Я иду за водой и, оглянувшись, вижу, как она обеими ладонями приглаживает землю, потом берет бумажное полотенце, протирает камень.
– Вот так, мамулечка, - бормочет она. – Я в середину два этих красных посажу. Нравится вам, Ирочка?
Я киваю. Мне нравится не могила, - я не люблю и не понимаю могил, - мне нравится она, Люда, стоящая сейчас на коленях и втыкающая два красных цветка в ярко-черную землю.
Она поднимается, собирает остатки бумажного полотенца, засохшие и выдернутые стебли.
– Мамулечка, - говорит она совершенно естественно, как будто Надежда Филипповна остается, а мы ненадолго уходим. – Я завтра вернусь, надо всё-таки розовый куст посадить. Такой же, как у Симановских.
***
Ее любопытство к другим, её умение приоткрыть раковину чужого «я» было неслыханным. Каждый таксист рассказывал ей свою жизнь. В Нью Йорке она раскрутила немолодого редкозубого кенийца, а поскольку ехали мы долго, я узнала не только про его многочисленную бедовую семью, но и любопытные факты о флоре и фауне далекой Кении.
Еще был чудесный новый год, который мы встречали в Майями. Люда была в чем-то сверкающем, серебристом, что на любой другой женщине выглядело бы слегка вульгарно, но ей шло и точно соответствовало существу праздника: Новый год. Кажется, нас куда-то не туда посадили или что-то не то принесли. И опять, как тогда, в Ленинграде, мальчик-официант, на этот раз не белобрысый и бледный, а ярко обугленный щедрым солнцем, крепкий, в нарядной красной курточке, терпел её упреки.
– И это по-вашему хлеб? – Она возмущенно отодвигала корзиночку. – Это сухарь для тех, кто на диете! Нормального, белого нет?
Она шутила. Она ни за что не стала бы портить ему вечер, даже если бы он не принес на наш столик ничего, кроме миски соленых огурцов. Она умело и весело сводила каждый свой упрек и каждое приказание к шутке, и малый в красный курточке, наконец, догадался, что эта серебристая, по виду требовательная дама превратит его сегодняшнюю хлопотливую работу в приятное событие.
Потом были танцы. Пока рядом дергались и подпрыгивали, эти двое – Люда и Витя – двигались медленно и ритмично, глазами и усмешками подтрунивая над собою, словно в этом медленном ритме им вспоминалось, какие танцы были тогда, когда малого в красной курточке еще не было на свете.
***
Она была очень умна. И испугалась своей наступающей немощи, как очень умный человек. Когда она сказала мне, что не может жить слепой, это не было преувеличением: она не могла. То, с чем худо-бедно справляются другие, приноравливаясь к грустной необходимости возраста – ослаблению зрения, потере слуха, снижению подвижности – оказалось невыносимым для неё. Она слишком привыкла к ощущению полноты жизни и остроте собственного воображения.
Помню, мы входим в океан, раздвигая руками волны, и она вдруг произносит:
– Маленькие люди говорят о вещах, средние – о людях и только самые крупные – о мыслях.
– Что это: "говорить о мыслях?" – И я отплываю.
– Это значит: говорить о том, что в тебе есть. - Она требует, чтобы я поняла. – Вы этого не знали?
***
Та сильная вера в Бога, которая придавала особый смысл жизни её мужа, не была разделена ею. Но такт и бережное отношение к тому, чем дышит самый близкий ей человек, оказались на высоте.
«Вдвоем с Витюнчиком будем на Пасху, - вздыхала она. – Нашу Пасху никто больше не выдержит: пять часов сидеть!»
Но сидела, и стол накрывала по правилам, и одевалась во всё праздничное. Всё как положено.
***
Изредка мы ездили в Нью Йорк. Всегда на поезде, потому что в автобусе нельзя было так разговаривать, как в поезде. Рассказывала она, я только слушала. Её короткие зарисовки, сценки, карикатуры переливались так же, как долгие и серьезные истории. Она могла повториться, могла рассказать мне то, что уже рассказывала, но – удивительная вещь: каждый новый рассказ немного отличался от прежнего, словно она нащупывала в устоявшемся содержании новые формы.
***
И вот еще одно, самое, наверное, драгоценное мое воспоминание. Была зима, на улицах горели фонари, и в их свете медленно ползущие на землю снежинки казались какими-то скорбными. Мы сидим в крошечной, очень теплой комнате в подвале того дома, в котором она живет. Вдоль стены проходят толстые трубы отопления. Мы – это Люда, я, радостно улыбающийся старик и худая, до слез трогательная своею ласковостью беспородная собака. Старик то ли смотритель всего хозяйства, то ли просто отвечает за отопление. Он живет здесь, вдвоем с когда-то подобранным и выросшим щенком и никому – вот это я почувствовала сразу - не делает зла. Может быть, оттого и нет на его лице следов неправильных мыслей и глупых амбиций. И он, и собака – светлы и чисты.
Посреди комнаты стоит детская железная дорога, но какая! Она сделана его руками, им продумана, им раскрашена. И это не игрушка, это маленький живой, обособленный ото всего остального космос, райский островок благополучия и разумности, покруженный в кроткую разумность существования этих двоих: тихого и радостного старика, тихой, остролицей собаки. Он гордо, подобно ребенку, объясняет нам, как устроена его дорога, сколько на ней станций, сколько будок, шлагбаумов, поездов и вагонов.
– А на прошлой неделе я докупил еще немного людей. Вот этих.
И показывает дам, крошечных, как в путешествии Гулливера, и таких же господ в старомодных плащах и цилиндрах, которые ждут подходящего поезда. Собака ставит лапы на Людины колени, лижет её щеку, и Люда целует её в сморщенный шелковистый лоб.
– Ну, сласть ведь? – Говорит она мне. – Ведь сласть настоящая!
Старик нажимает кнопку, и медленно трогается поезд. Колеса его постукивают так же мелодично, как мелодичен звук потрескивающих в печке дров.
Спросите меня сейчас: чего ты хочешь? Да, только этого вечера. Этого старика, его поезда, его собаки, снежинок за окном и главное: Люды, Люды, обернувшей ко мне разрумянившееся лицо:
– Ну, сласть ведь? Ведь сласть настоящая?
Фото:
1. Ирина Муравьева на залитой светом террасе, 24 августа 2003 года, фото В. Штерна
2. Людмила Штерн на той же террасе на Кейп Коде, 21 августа 2018 года, фото В. Штерна
3. Г. Гринберг и И. Муравьева у Гринбергов, 18 февраля 2018 года, фото Г. Негрук
4. Виктор Штерн, Вика Саймонс и Ирина Муравьева у Штернов, 5 августа 2019 года
= = = = =
18. Владимир Макарихин (он же Макар Ихин и Влад Ланин): москвич, фотограф, режиссер, кинооператор и хлебосол, автор документальных фильмов о деятелях культуры, в том числе и четырех-серийного фильма по воспоминаниям Людмилы Штерн на телеканале «Россия - Культура». Живет на Крите.
Мои Афоризмы о Противоречивой Людмиле Штерн
Просыпаясь с растаявшей шоколадкой под подушкой, кричала Витечке: кто испачкал мою простыню?
Звала действующих и будущих нобелевских лауреатов Оськами и Женьками.
Виртуозно владела наукой и искусством драматургии, легко сотворяя из любой бытовой мелочи вселенскую драму…
Будучи энциклопедически-эрудированной, легко забывала имена друзей, даты, материки и прочие малозначимые детали.
Обожала мужской пол, включая котов, кобелей и Витечку
Не проведя ни дня на руководящей должности, всегда знала, что не делать самой и что делать окружающим…
Умела и любила вкусно поесть, особенно - запрещенное врачами.
Перемывала и перемалывала без устали косточки друзьям, знакомым и просто всем встречным и поперечным.
Отличалась феноменальной практичностью…особенно - при выборе нарядов и шляпок.
Обладала не только глубоким контральто, но и полевым тенором, обожая петь в поле одна…
Норовила прижать к груди и поцеловать в нос любую дворнягу …
Будучи геологом, вскрывала потаенные пласты и извлекала артефакты из любой творческой натуры, коими была в избытке окружена всю сознательную жизнь.
Цитировала по памяти километрами стихи, не забывая при этом выпивать и закусывать.
Легко устанавливала контакт с любым графом, мэром, бомжем или пастухом, не озадачиваясь на каком языке или наречии он лопочет.
Виртуозно владела всеми литературными жанрами, включая анекдоты, сплетни и мемуаристику в симбиозе с фэнтази.
Могла блестяще организовать любой проект и процесс, но особенно - застолье…
Была на короткой ноге со всеми мировыми кухнями, но на дух не подпускала к тарелке морских гадов, слизней и насекомых…
Идейную убежденность и верность советским идеалам свободы, равенства и братства забыла положить в багаж при отъезде из СССР
Боготворила родителей, не забывая указывать на недостатки их друзей из числа маяковских, зощенко и прочих шкловских якобсонов.
Разрешение, полученное мной заранее:
Я, Людмила Штерн, родившаяся благодаря Николаю Акимову... сидевшая не раз на коленях у гениев...променявшая отчизну ни за грош...проходившая свидетелем и державшая свечку многократно, заявляю, что я:
Не прошу, не верю, не разрешаю ре-жопе-ру Владу Ланину и кинопроходимцу Макару Ихину прикасаться своими грязными от оливкового масла руками к моим детским, юношеским, официальным и эротическим фотографиям, моим былям и небылям, моему немому, звуковому и прочим семейным архивам.
Особенно возражаю составлению, верстке, публикации и переизданию моих автобиографических мемуаров, анкет, справок, литературных завещаний и прочих документов на любом из известных мне языков, кроме матерного.
Фото (из архива В. Макарихина):
1. На Крите все зеленое, 2013 г.
2. Как мы умеем слушать! Крит, 2013
3. Обедаем, Крит, 2013 г.
4. Работаем, Крит, 2013 г.
5. Помирились! Крит, 2014 г.
= = = = =
19. Борис Зверев: родился в Москве, в США с 1993 года, работает экономистом; пишет стихи и песни на русском и на английском, опубликовал две книги стихов; живёт в Бостоне. Стихотворение написано в 2001 году.
Л. Я. Штерн
(по прочтении книги Людмилы Штерн
«Бродский: Ося, Иосиф, Joseph»)
Людмилу Яковлевну Штерн
Чредою бурных перемен
Уже давно не удивить.
Ей в жизни выпало дружить
С людьми, чьи выдохи и вдохи
Определяют пульс эпохи.
Друзей же выбор не случаен.
Вообще мы мало замечаем,
Как неслучайны наши встречи.
Знакомств нечаянные речи,
Разлук оборванные фразы
Умеем мы ценить не сразу.
А ей вот удалось понять,
Что ни на что не променять
Тех дружб ответственную ношу,
И что поэт порой не может
Без них вписаться в повседневность.
Спасибо ей за эту верность.
12 апреля 2001
21. Фаина Жуковская: В Ленинграде преподавала теоретическую механику и сопромат; эмигрировала в 1988 году после десятилетнего сидения в отказе; в Америке работала в Jewish Family & Children Service; замужем за Сашей Жуковским, который работает в Массачусетском Технологическом Институте консультантом по криогенному охлаждению сверхпроводящих магнитов; живут в Бостоне.
Еще до личного знакомства я уже знала о Людочке по её книгам и рассказам. Помню, как мне нравилась её повесть «12 коллегий» - прекрасно написанная, с чувством юмора, с таким пониманием искалеченной психологии советских людей. Мы с мужем всегда были поклонниками ее литературного таланта и с радостью встречали каждую Людочкину новую книгу.
А познакомилась я с Людочкой на приёме у Сережи и Али Юзвинских, когда они уезжали обратно в Калифорнию после его годичного саббатикала в Массачусетском Технологическом Институте. Сережа, как и мы с Сашей, учился в Ленинградском Политехническом Институте. Оказалось, что мой муж Саша знал её ещё как Люду Давидович в те времена, когда они были студентами. Саша дружил с Изей Литваком, который тогда дружил с Людочкиной подругой Миррой Мейлах. А с Сережей Юзвинским Штерны были знакомы через Игоря и Марину Ефимовых. Вот такая сложная сеть знакомств.
Людочка была в синем брючном костюме, который ей очень шёл. Она меня покорила не только своей элегантностью, но и редкой в среде наших иммигрантов доброжелательностью по отношению к более поздним иммигрантам, искренностью и непосредственностью. Подумать только, после буквально получасового разговора она вдруг сказала: «Ребята, давайте будем дружить». Это было так тепло, так приятно! Я стеснительная, схожусь с людьми медленно, но к Людочке привязалась сразу.
Она была гостеприимной хозяйкой, она замечательно обставила и украсила свой дом – антикварная мебель, картины, Лиможский фарфор, огромные бокалы с острова Мурано в Венеции, все было красиво и элегантно.
У неё часто кто-нибудь жил, она охотно давала приют то новым эмигрантам, то приятелям из других городов Америки, то гостям из Советского Союза. Она любила «принимать», и за столом у нее всегда собирались интересные люди. Поэтому разговор был всегда оживленный, но центром, безусловно, была Людочка. (А водкой заведовал Витя – не только сама водка была из морозильника, но и рюмки были охлаждены в морозильнике.)
Людочка любила бывать и у нас в гостях, хотя в последнее время она жаловалась, что у нас лестница слишком крутая, а лифта нет. Она умела слушать и всегда расспрашивала меня о наших поездках и о нашем сыне Жене.
Мне нравились Людочкины внуки. И Данина жена Барбара, очень тёплая девочка. У Людочки и Вити были удивительные отношения с внуками, они уважали и обожали Людочку и Витю. Внуки часто приезжали, чтобы навестить их, а в последние годы, и чтобы помочь.
Саша вспоминал со слов общих знакомых, что в молодости Люда была очень остра на язык. То ли у меня плохая память, то ли она оберегала мою застенчивость, но я совершенно не помню, чтобы она шутила на мой счёт или меня разыгрывала. В её рассказах часто она сама была мишенью её юмора - где-то она попала впросак, где-то чего-то не поняла или неправильно выбрала. Слушать её всегда было интересно. Никогда не было скучно.
В последнее время мы виделись редко, но часто говорили по телефону. Штерны проводили все больше времени во Флориде, Людочкино здоровье ухудшилось. Людочка рассказывала мне, как трогательно и преданно Витя за ней ухаживал.
Её уход - это большая душевная потеря для нас, она оставила очень светлую память о себе в наших душах. Грустно, что беспощадный ход времени уносит от нас таких замечательных, ярких друзей.
= = = =
22. Светлана Штутина: в СССР работала геофизиком, репатриировалась в Израиль из Москвы в 1973 году, работала как физик-технолог, а затем как руководитель физической лаборатории в Университете Бен Гуриона в Беер-Шеве; замужем за художником новатором Иосифом (Ифа) Якерсоном. Живет в Израиле.
Я была рада последнему Витиному письму. Мне казалось, что предыдущие были чем-то вроде некоего неочевидного чувства долга перед памятью о Людочке. И мне жаль, что я действительно не могу предложить развернутого эссе о ней. А хотелось бы...
Но, действительно, мы лично знакомы совсем не долгое время; у нас никогда не было общего дела; жизнь жилась в разных городах и на разных материках; общих друзей 1-2 человека, да и те в пору, когда перестали быть столь близкими нам людьми; некоторые друзья одной были в лучшем случае приятелями, а чаще знакомыми другой и т.д.
Скорее удивительно, что у нас сохранились отношения, думаю. Потому мои слова на эссе или рассказ не тянут. Так, несколько ласковых и чудесных воспоминаний. И я с удовольствием поделюсь моими привычными мыслями и впечатлениями о Людочке, не претендуя на серьезность и глубину анализа. Я просто люблю их, и они мне в радость.
Впрочем, во время ее поездок в Израиль мы общались очень тесно. Они оба приезжали, когда Витя преподавал в Университете Бен Гуриона (дважды), а потом уже Людочка привезла его, получив задание от журнала Traveler написать статью об Израиле. Что она и сделала, и статью напечатали.
Во время их приездов в Израиль Витя за свое рыцарское поведение по отношению к Людочке получил от обеих нас прозвище «сладчайшего», а Людочка оказалась поклонницей таланта Якерсона и приложила много усилий, чтобы популяризировать его в Штатах.
Вспоминая Людочку, неизменно ощущаю, как губы складываются в общую с ней улыбку, словно бы чуточку заговорщическую. В этом есть нечто пленительное. Словно бы готовность "дегустировать" любую ситуацию, тему, сюжет – как пробу "на вкус" и порядочность.
Как же мне нравятся люди, живущие жизнь с "изюминкой". Вместившие в свою единственную жизнь будто более одной. Или расцветившие особым окрасом. Это общее замечание, но и о Людочке в особенности.
По моим представлениям, Людочкина жизнь была (по существу) такой, какую она задумала и осуществила. Хотела и сумела создать, а потому эта жизнь была счастливой и полной.
Мне кажется, она по убеждению (но не по природе) была легкомысленной (но умной), что давалось ей далеко не легко и не просто. Хотела жизнь блестящую, остроумную, удачливую, светскую и создала ее.
Была гидрогеологом -- окончила Горный Институт в Питере, сделала кандидатскую степень. Для природного гуманитария это – очень нетривиальное достижение. И до самого отъезда из СССР работала по специальности в Ленинградском Университете.
Хотела писать и писала легко, остроумно, с неизменным куражом! Даже о вещах трудных, тяжелых и никак не веселых. Сдается мне, плата за кураж была немалой и для нее, и для семьи! Но это опять же другая история. Однако, именно семья была незыблемой и неизменной константой ее жизни.
Такой я помню и люблю мою чудную подругу Людочку Штерн.